Аутодафе - Виктор Точинов

С этими грустными мыслями о незавидной судьбе малых народов Сибири я отмахал по улице имени таинственного Баймеджона около километра. Это если судить по количеству пройденных шагов. Конечности же и спина утверждали, что проделано втрое большее расстояние.

Вообще-то в походной аптечке имелись снадобья, мгновенно бы вернувшие мне резвость молодого жеребенка – но я выбрал самое простое решение. Устроил привал. Стряхнул со спины опостылевшую кладь и впервые внимательно посмотрел по сторонам – марш-бросок с запредельной выкладкой к лицезрению окрестностей не располагал.

И сразу встретился взглядом с чугунным человеком. С чугунным в самом прямом смысле слова, без всяких гипербол-метафор. Сей индивид в ином месте вполне смог бы именоваться памятником – если бы возвышался на каком-никаком постаменте или пьедестале. Этот же стоял по-простому, в глубине газона, больше напоминавшего некошеную лужайку, – трава доходила до чугунных коленей.

Заинтригованный, я подошел поближе, одним глазом поглядывая на оставленные вещи. Не сам ли это загадочный Баймеджон? Оказалось – не он… Тоскливыми чугунными глазами на меня смотрел Федор Михайлович Достоевский.

Интересная манера ставить памятники… Ладно, хоть не посреди капустных грядок.

В этом месте в сплошном ряду окруженных огородами домишек наметился широкий разрыв – не то большой сквер, не то маленький парк. А если не особо льстить – то просто-напросто луговина, кое-где поросшая редкими деревьями и пересеченная несколькими аллеями. Скамейки, впрочем, вдоль аллеек стояли – целых семь. Маленькие, двухместные, дабы никто не мог подсесть к решившей передохнуть парочке.

Местный парк культуры и отдыха, надо думать… Всё как у больших.

В глубине парка имелись еще какие-то скульптурные композиции, даже отсюда выглядевшие странновато. Абстракции, не иначе. То-то Федор Михайлович так понуро от них отвернулся.

Изучать дальше эту местную достопримечательность я не стал. Вновь вернулся к исполнению обязанностей вьючного животного…

Всё на свете имеет обыкновение заканчиваться. Хорошее раньше, плохое позже, – закончилась и бесконечная улица Баймеджона. Вернее, превратилась в проселок, ведущий неизвестно куда. Именно здесь, на окраине, портили сельский пейзаж унылые блочные пятиэтажки, в одной из которых обитала моя покойная «тетка». Тьфу, ну и сказанул… Конечно же, обитала, пока была жива, – а потом переехала обитать в другое место.

Эту часть Лесогорска я изучил лучше всего – заочно, по плану города. Грех плутать и спрашивать дорогу в местах, где якобы прошло твое детство. И студент Сергей Рылеев (то есть я) бодро свернул на вымощенную бетонными плитами дорожку, петлявшую между «хрущобами».

Надо сказать, несмотря на городской вид зданий, Лесогорск и здесь городом не выглядел! Под окнами пятиэтажек были разбиты аккуратные огородики – с грядками, с парничками, со смородиновыми кустами… На одной такой делянке стояла конура с посаженным на цепь бобиком вполне приличных размеров, на другой – несколько ульев. С балкона третьего этажа жизнерадостно кукарекал петух. Пастораль. Идиллия…

А затем я встретил весьма странную компанию.

Семь человек. Дети, все мальчишки, – на вид от двенадцати до четырнадцати лет. Но что-то не совсем детское было в их облике… Может, одежда? Вся, как на подбор, темных тонов – черная, серая, коричневая. Это в наше-то время, когда китайцы завалили всю Сибирь разноцветными яркими шмотками… Причем мрачные одежки юных лесогорцев приходились им вроде бы по размеру – не малы и не велики, но сидели как-то неловко, кургузо, словно были с чужого плеча.

Или меня зацепили лица парнишек? Серьезные, неулыбчивые… Не детские.

Пытаясь понять, что здесь не так, я не сразу разглядел непонятный предмет в руках одного из детей. Разглядев – удивился. Птица, мертвая птица… Из-за пестроты оперения показавшаяся не то рябчиком, не то куропаткой. Ошибочно показавшаяся – присмотревшись получше, я понял: добыча молодых птицеловов куда крупнее куропатки. Какой-то пернатый хищник. Пожалуй, ястреб, хотя я, конечно, не орнитолог.

Мальчик, на вид постарше других, тащил птицу за лапы, головой вниз… Нет, не так! Головы-то как раз и не было! Её, голову, нес отдельно другой мальчишка. Понятно… Банальное проявление банальной подростковой жестокости.

Но всё оказалось не столь просто.

Дети предпочитают свои экзекуции над безвинными животинами производить вдали от глаз взрослых. Эти же…

Компания остановилась шагах в четырех-пяти от меня. Парень, державший птицу, поднял ее повыше. Двое других вцепились в крылья, широко их растянули – и рванули изо всех сил! Раздался треск, в воздухе закружились мелкие перышки… Крылья оторвались. А юные натуралисты-вивисекторы неторопливо пошагали дальше, с такими же каменно-серьезными лицами. На свидетелей этой сцены – меня, двух копошившихся на огородиках женщин и оказавшегося поблизости старичка – внимания они не обратили. Ни малейшего.

Женщины поморщились, одна демонстративно сплюнула. Затем огородницы вернулись к своим занятиям. Старичок тоже шокированным не выглядел. Проследил направление моего недоуменного взгляда, пояснил:

– Известное дело – временные…

Последнее слово старик выплюнул так, словно оно было самым неприличным ругательством в местном сленге. Я ничего не понял. Временные кто? Временные где?

Но расспрашивать нельзя. Сергею Рылееву так близко от жилища тетки – нельзя. Нет, легенда чужака, ничего здесь не знающего, для работы оказалась бы куда пригоднее…

И я сделал единственное, что мог: вновь свалил тяжкую свою ношу на землю, изображая крайнюю усталость. И поощрительно улыбнулся старичку. Порой этого вполне достаточно, чтобы настежь распахнуть шлюзы старческой словоохотливости.

Дедок оправдал надежды в весьма малой степени.

– Все они такие… радиоактивные… – процедил он неприязненно. И пошагал куда-то по своим делам.

Радиация… Интересно. Ничего связанного с радиацией в Лесогорске не было. По крайней мере, по моим данным. Или старый приплел радиацию лишь для красного словца, или данные у меня, мягко говоря, неполные…

Однокомнатная квартира любимой моей тетушки Прасковьи Семеновны Касимовой (в девичестве Рылеевой) оказалась на четвертом этаже. «Интересно, был ли у нее огородик под окном? – подумал я, сбрасывая на пол прихожей опостылевшую ношу. – Может, еще остался какой лучок или петрушка?»

И тут в единственной комнате раздался звук, моментом выметший из головы полушутливые мысли о растительной закуске. Кто-то там, в комнате, не то поперхнулся, не то подавился.

Так-так-так… Я шагнул в помещение. За большим столом сидели два гражданина с небритыми лицами. И таращились на меня с неприкрытым изумлением. Стол украшала почти допитая поллитровка, буханка хлеба, какая-то зелень (не с теткиного ли огорода?) и вареная колбаса, нарезанная крупными кусками.

– Добрый день! – приветливо сказал я, подходя поближе. – Вы тоже родня тети Паши? Тоже за наследством приехали?

Один из свежеобретенных родственников повел себя совершенно не по-родственному. Швырнул мне в голову стакан с недопитой водкой. А пока я уворачивался, он подхватил со стола нож, которым только что пластал колбасу, – и пырнул меня в живот.

Ох…

Старший лейтенант милиции – невысокий, но плечистый, крепкий, со здоровенными кулаками – оказался для своего звания староват. Лет под пятьдесят, не меньше. Надо думать, перспективы для служебного роста в Лесогорске нулевые…

Он посмотрел на паспорт – дальнозорко отодвинув от глаз. Потом на меня – прищурившись. Снова на паспорт. Снова на меня. На лицо наползала улыбка.

– Серега, что ли? – В тоне старлея слышалась нотка неуверенности.

Не повезло… Не успел я приехать – и сразу натолкнулся на человека, знавшего в детские годы Сережу Рылеева… Да еще встреча произошла в таких щекотливых обстоятельствах.

Решать стоило быстро. Узнать? Или сослаться на ослабевшую за годы зрительную память?

Первый вариант показался предпочтительнее. Как там, кстати, зовут местного стража порядка? Сделав вид, что с головой погрузился в пучину давних воспоминаний, я пытался вспомнить, что было написано в быстро мелькнувшем удостоверении… Фамилия точно Кружаков, а вот имя… Григорий? Георгий?

По счастью, я углядел пять букв, синеющих на его широкой кисти – рядом с татуировкой, изображавшей якорь.

– Дядя Гриша?.. – В моем голосе неуверенности было куда больше. Вдруг все и всегда называли «дядю Гришу» не по имени, а по прозвищу, – и Сережка Рылеев тоже?

Обошлось. Старший лейтенант широко распахнул объятия… От него попахивало перегаром – несильно, вчерашним.

– А помнишь, как ты с Пашкой Филимоновым в пятом классе школу подвзорвать собирался? – спросил вдруг дядя Гриша, закончив посвящать меня в новости из нынешней жизни якобы моих детских знакомых.