Две жизни одна Россия - Николас Данилофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Инцидент с Робертом Тоутом из "Лос-Анджелес Таймс" отличался от предыдущего и, быть может, больше походил на мой случай. В июле 1977 года КГБ готовил шпионское дело против Анатолия (Натана) Щаранского и хотел втянуть в него и Тоута. КГБ вытащил Тоута на улицу на встречу с Щаранским. Последний, которого Тоут знал, вручил ему какие-то секретные материалы. Тоут, который тоже должен был уехать в связи с окончанием срока, был тут же арестован. Ему вменялось являться в Лефортовскую тюрьму каждый день в течение недели, где его подвергали допросам о Щаранском. Затем его отпустили. Из сравнительно недавних вспомнился случай, который произошел с Алисон Смейл из "Ассошиэйтед Пресс". 1983 году ее допрашивали в КГБ в течение трех дней качестве свидетеля обвинения по делу о предполагаемом советском невозвращенце. Ни один из этих трех американских граждан не был задержан на длительный срок. Интересно, как скоро выпустят меня?
Машина свернула на улицу Радио, и я увидел впереди нас черную "Волгу" — машину, часто используемую КГБ, Ее синяя мигалка не мерцала, так что, возможно, это была радиофицированная машина, передававшая, что мы при ближаемся.
Иностранный корреспондент, работающий в Москве всегда знает о существовании тайной полиции КГБ. Второе Главное управление КГБ — контрразведка — постояннонаблюдает за дипломатами, журналистами, бизнесменами и студентами. Это его работа; ФБР делает то же самое отношении советских граждан, живущих и работающих США.
Я должен был предполагать, что людям из КГБ известно обо мне больше, чем большинству моих коллег. И им как никому более, должно было быть известно, что я никакой не шпион. Они прослушивали нашу квартиру, они подслушивали наши телефонные разговоры. Если нужно было, они могли подслушать разговор за столом в ресторане или в поезде, которым я ехал. Небольшой приборчик. спрятанный в моей машине, мог сказать им, где я нахожусь в любое время. Когда я путешествовал по Советскому Союзу, люди КГБ следили, когда я входил или выходил из гостиниц, квартир и железнодорожных станций. Руфь и я воспринимали это как часть жизни иностранных журналистов в Москве. Однако иногда это было больше, чем просто досадная помеха.
Наиболее вопиющее вторжение КГБ в нашу жизнь произошло летом 1982 года, когда мы были в отпуске в штате Нью-Хемпшир. Двое наших друзей, которые ухаживали за Зевсом и цветами в квартире, были вызваны в 112-е отделение милиции. В это время офицеры КГБ вошли в дом и устроили обыск в присутствии горничной, которую заставили дать подписку о неразглашении, и в то же время, как иногда делают, кэгэбэшники нарочно оставили следы: вынули 14 банок пива из холодильника и не спустили воду в туалете. И хотя КГБ всегда незримо присутствует в нашем сознании, этот маленький эпизод был более серьезным, чем все, с чем я ранее сталкивался.
Автомобиль затрясся по булыжнику, и чувство страха начало нарастать. Будут ли меня держать все время и допрашивать часами? Будут ли отпускать по вечерам, как Тоута? Будут ли меня одурманивать наркотическими средствами? Я знал несколько подобных случаев. Два моих предшественника были подвергнуты воздействию наркотиков людьми из КГБ. Первый случай произошел в 1961 году с Алиной Мосби, корреспонденткой ЮПИ, которую я вскоре заменил. Она обедала с советским приятелем в одном из центральных ресторанов Москвы, и он настоял, чтобы она выпила бокал шампанского. И хотя на вкус вино показалось ей странным, она выпила. Через несколько минут она полностью вышла из строя: глаза закатились, тело обмякло. Моментально появился фотограф, который запечатлел ее в таком состоянии. А в 1979 году Робин Найт, московский корреспондент журнала "Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт", оказался в аналогичной ситуации как раз накануне окончания своего срока пребывания.
Он настроил против себя советских официальных лиц резко критическими материалами о советской жизни. Во время посещения Ташкента он и его жена Джин были приглашены в чайхану одним из советских гидов. После нескольких стопок водки Робин полностью отключился и находился без сознания в течении пятнадцати часов. И в этом случае появился фотограф, сделавший снимки. Но ни Мосби, ни Найт не дал себя запугать. Они настояли на том, чтобы остаться в Москве до последнего дня срока их пребывания.
Автомобиль свернул на Энергетическую улицу и остановился у дома № За. Мне было приказано выйти, и меня сфотографировали несколько раз в наручниках и с сумкой за спиной. Я не понимал, что происходит. В действительности же мы прибыли в Лефортовскую тюрьму, в которо» содержались многие известные диссиденты, такие, как Александр Солженицын и Юрий Орлов.
Мои похитители приказали мне влезть в машину обратно, и мы заехали за угол, где был въезд для автомобилей, но с запретительным знаком. Машина въехала в наружные ворота и подъехала к оштукатуренной стене желтого цвета. Открылась массивная коричневая металлическая дверь, и мы оказались как бы в шлюзовой камере. Как только закрылась наружная дверь, открылась вторая внутренняя. Машина въехала во двор и остановилась.
Меня вытолкнули из фургона и быстро отвели в помещение. Как и в большинстве советских учреждений, там было мало мебели и слегка пахло дешевым составом для полировки полов и дезинфектантом. Мы поднялись по лестнице на второй этаж и направились по коридору устланному дорожкой красного цвета. Прошли большой стенд, на котором висели фотографии выдающихся работ ников КГБ, свернули налево и, не останавливаясь, подо шли к комнате № 215.
Мое сердце колотилось, голова болела от напряжения Что же будет дальше? Я слышал множество устрашающи; рассказов о советских тюрьмах, их антисанитарных усло виях, перенаселенности, скудной кормежке. Бывшие заключенные рассказывали мне, что самое худшее — это переезд из одной тюрьмы в другую в перегретых вагонах без туалетов. Я вспомнил также случай с Ньюкомбом Моттом, молодым американцем, который нелегально перешел советскую границу из Норвегии в 1965 году и умер при таинственных обстоятельствах в тюремном вагоне.
Дверь открылась. Комната № 215 представляла собой обыкновенное служебное помещение с окнами, выходящими во внутренний двор. Обстановка была спартанской. На стенах не было
