ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ ПЛЮС… - Евгений ПРИМАКОВ

К середине 1998 года стало ясно, что экономический курс «либералов» завел страну в тупик. Именно в таких условиях 17 августа был объявлен мораторий на выплаты держателям ГКО и облигаций федерального займа (ОФЗ). Этот шаг катастрофически усугубил многочисленные негативные процессы и явления в экономической, социальной и политической сферах России.

Я думаю, что авторы решений 17 августа не предвидели их реальных последствий, а посоветоваться с представителями других экономических направлений посчитали для себя абсолютно необязательным, ну, если хотите, унизительным. Вообще это, к сожалению, характерная черта всех «реформаторов», выплеснутых событиями 90-х годов на ведущие экономические позиции в России и не имевших до этого серьезного опыта работы. Им свойственно явное пренебрежение чужим мнением у себя в России, «экономическое самолюбование», которое открывало им путь не только к самоутверждению – это было бы еще полбеды, – но и к бездумному, в конечном счете безответственному экспериментированию в масштабах огромной страны.

Решения 17 августа были трагической ошибкой. Но для всех ли, кто участвовал в их подготовке? До сих пор не нахожу ответа на закономерный вопрос, почему накануне этих решений, летом 1998 года, на 4 млрд долларов были размещены евробонды по весьма высоким ставкам? Почему бывшее руководство Центробанка накануне неизбежной девальвации выразило готовность брать и тратить в тот момент дорогие доллары?

Был ли осведомлен о готовившихся решениях правительства и Центрального банка президент? Позже я узнал, что к нему пришли несколько человек и в общих чертах сказали о готовившейся акции. Но при этом успокоили: казна получит дополнительно свыше 80 млрд рублей, чуть-чуть упадет рубль и чуть-чуть может увеличиться инфляция, но одномоментно, а через короткий срок негативные результаты уйдут, все станет на свои места, в то время как бюджет получит столь необходимые средства.

Не знаю, сказали ли об этом Ельцину или нет, но о подготовке совместных решений правительства и Центробанка был осведомлен и МВФ. Кстати, в последующем, при встрече с заместителем директора-распорядителя МВФ, попытавшимся говорить с нами как бы «свысока», я прервал его, сказав, что с представителем МВФ (об этом я узнал от М. М. Задорнова) был своеобразный проговор перед принятием решения 17 августа, и нечего теперь представлять себя в качестве «высшего судьи», полностью отстраненного от случившегося.

Когда проявились ошеломляющие результаты сделанного, Ельцин в разговорах со мной, правда не называя ни одной фамилии, не стеснялся в выражениях по поводу авторов решений 17 августа.

Как руководителю правительства мне представлялось, что необходимо показать непричастность Ельцина к событиям, положившим всю российскую экономику навзничь. Поэтому в ответ на заданный мне одним из журналистов вопрос, был ли президент в курсе готовившихся акций, ответил отрицательно. Сразу же крайне болезненно отреагировали на мое высказывание в окружении Ельцина, очевидно подозревая меня по уже существовавшей в то время схеме в том, что я пытаюсь показать президента «отчужденным» от реально происходящих в России событий, недостаточно вовлеченным в ключевые вопросы экономической политики. А я-то старался…

Возможно, подоплека такой негативной реакции «семьи» была другой: опасались, что признание непричастности Ельцина уберет тот щит, которым они могли бы прикрыться.

Между тем реальная «цена», которую заплатила Россия и россияне за по меньшей мере непрофессиональные решения от 17 августа, была огромной.

ВВП. Его объем, несмотря на оптимистические прогнозы, начал сокращаться еще до событий 17 августа: в мае 1998 года – на 4,5 процента (наибольшее сокращение с конца 1994 года), в августе – более чем на 8 процентов, а в сентябре – уже до 10 процентов.

Промышленное производство. Его спад в июле составил 9,4 процента, а после событий 17 августа – в сентябре достиг 14,5 процента.

Объем инвестиций резко сократился – на 23-25 млрд рублей. Возросли неплатежи.

Банковская система оказалась в полном параличе, попросту перестала функционировать. Только прямые потери коммерческих банков от решения 17 августа составили порядка 45-48 млрд рублей. Косвенные превзошли эту сумму еще миллиардов на 10 в результате девальвации рубля и выплат по «форвардным» контрактам, заключенным на основе существовавших в то время официальных обязательств Центробанка поддерживать обменный курс рубля в пределах 5,25-7,15 за один доллар США. Общие потери банковской системы России оценивались Отделением экономики Российской академии наук в 100-150 млрд «докризисных» рублей.

Эти потери распределились между банками далеко не пропорционально. Некоторые из них смогли, обходя закон, тем или иным путем вывести часть своих активов за рубеж либо переправить их в другие банковские структуры. Но факт остается фактом: в первой половине сентября в стране практически прекратились платежи. В результате даже некоторые железные дороги остановили перевозку грузов. Появилась реальная угроза полного паралича всей национальной экономики.

Инфляция в первую неделю сентября превысила 15 процентов, а за сентябрь в целом, несмотря на пожарные меры правительства, все же составляла более 38 процентов. Такой скачок выглядел особенно контрастно на фоне 11-процентной инфляции за весь 1997 год. По сути страна входила в режим гиперинфляции.

Доходы населения. Неуправляемая трехкратная девальвация рубля буквально взорвала потребительские цены. В результате реальные доходы населения понизились в сентябре 1998 года на 25 процентов (т. е. на четверть!) по сравнению с 1997 годом. Произошло резкое обесценение рублевых сбережений граждан. Многие вообще потеряли свои сбережения в обанкротившихся банках или утратили часть при необходимом переводе вкладов в Сбербанк.

Импорт после 17 августа пошел на убыль. В условиях зависимости страны от ввоза продовольствия, медикаментов возникла угроза обеспечению населения товарами первой необходимости.

Бюджет. Во много раз сократились доходы федерального и местных бюджетов. По оценкам, потери консолидированного бюджета составили до 50 млрд рублей.

Фондовый рынок. Обесценились акции предприятий. На практике – мы с этим столкнулись – это означало возможность покупки иностранцами высоколиквидных российских предприятий во много раз дешевле их реальной стоимости.

Созданная Советом Федерации специальная комиссия по расследованию итогов решений 17 августа оценила общий ущерб, нанесенный экономике страны, более чем в 300 млрд «докризисных» рублей. Руководитель Отделения экономики РАН академик Д. С. Львов считает, что по важнейшим показателям социально-экономического развития Россия была в результате событий, последовавших за этими решениями, отброшена на 15-20 лет назад.

Пожалуй, самым серьезным последствием решений 17 августа стал тотальный кризис доверия. Недоверием оказались поражены все звенья экономической системы: будь то отношения между поставщиками и потребителями, должниками и кредиторами, менеджерами и собственниками, населением и правоохранительными органами, между различными ветвями и «этажами» власти. Односторонний мораторий на выплату долгов по государственным бумагам, провозглашенный 17 августа, окончательно подорвал веру и за рубежом, и внутри страны в возможность стабильного сотрудничества с государственными финансовыми структурами и коммерческими банками России.В результате всего этого в стране создавалось довольно широкое недоверие к самой идее перехода к рыночным отношениям.

Официальные круги на Западе явно поддерживали ту линию, которая осуществлялась в экономике России в 90-е годы. Судя по всему, превалировала точка зрения, согласно которой любой масштабный отход от командно-административной системы советского периода к рыночной экономике является абсолютным благом вне зависимости от форм и методов, порождающих конкретные результаты такого перехода. Не могу исключать того, что на Западе были и такие силы, которые уклонялись от критики курса псевдолибералов, так как делали ставку на сохранение России, переходящей к рынку, на долгие годы в качестве сырьевого придатка государств, вступивших в постиндустриальный период своего развития.

Отсутствие критики руководителями западных стран экономической политики в России 90-х годов было связано и с политическими мотивами. Трудно представить, что западные лидеры случайно вывели эту тему из разговоров с российскими руководителями и теми, кто стоял у руля российской экономической политики. Просто не хотели раздражать «брата и друга Бориса»? Навряд ли, хотя и это имело место. Причина, как представляется, была более глубокой. На Западе, очевидно, опасались, что такая критика может объективно усилить позиции «государственников» в России, даже таких, которые являются твердыми сторонниками рыночных реформ, приватизации, но осуществляемой продуманно, в интересах роста эффективности производства. Опасались, так как проецировали рост влияния «государственников» на внешнюю политику, которая в таком случае неизбежно усиливала бы функцию защиты российских интересов. Мне представляется, что нежелание искать и развивать контакты именно с такой категорией политиков в России было серьезной ошибкой западных деятелей, обладавших властью.