Афганский «черный тюльпан» - Валерий Ларионов

Разрешено было провозить по две бутылки водки и по четыре бутылки вина. Излишки таможенники забирали. Евгений видел, как некоторые офицеры, не желая отдавать эти излишки, открывали новые и через плечо, вытягивая руки, кричали: «Бери! Пей, кто хочет!» Кто-то брал и пил. В таком нелицеприятном шуме и бардаке, после шмона вещей Потураев оказался в так называемом отстойнике. Это железная клетка, 10x10 метров, с двумя дверями: одна в таможню, другая на летное поле к самолетам. Народ выходил из таможни и постепенно отстойник так уплотнился, что все стоя придавливали друг друга всеми частями тела. Какая убогость! Какое унижение взрослых людей, офицеров! Где еще такое может быть?

Наконец открылись железные двери в сторону летного поля и толпа вынесла Потураева прямо к большому реактивному четырехмоторному самолету «Ил-76». Здесь, правда, по спискам выкликивали фамилии и ошарашенные люди по одному заходили по рампе в хвостовой части в салон грузового самолета. В нем, как и во всех военно-транспортных самолетах, железные лавочки были только вдоль бортов, в посредине большое пустое пространство. Первые зашедшие в салон самолета уселись на лавочках, а остальные размещались на полу, прижимая друг друга. Большой самолет, но и триста пятьдесят человек — тоже немало. Военные набились туда, как в Ноев Ковчег. Потураев сидел на полу, чемодан на коленях, сзади его подпирала чья-то спина, придавили и по бокам. Шум, гам, чей-то пьяный смех — все смешалось в невообразимый гул. Хочешь не хочешь, а родителям нужно сообщить о внезапном и быстром отъезде Жени. Да и нас с Анькой что бы встретили, — думала Наташа, одевая потеплее дочку.

— Мы гулять идем? Папа скоро приедет? Он мне игрушку обещал привезти, — спрашивала Анечка, нетерпеливо вырываясь из рук матери.

— Доченька! Мы сейчас с тобой пойдем звонить бабушке, а потом поедем к ней в гости. Хочешь к бабушке?

— Хочу, хочу! Когда мы поедем к бабушке? А у кого мы будем, у бабушки Веры или у бабушки Нины?

— Мы будем сразу у всех, доченька.

Вчера Наташа с Аней сходила в воинскую часть Евгения, в квартирно-эксплуатационную часть, КЭЧ, и договорилась там о том, что квартира остается за ними, пока Женя в Афганистане, а она уедет к родителям в Коммунарск.

Они вышли из подъезда и пошли на почту. Сегодня похолодало, ветер гнал по земле опавшие листья. Анечка бежала впереди и звала за собой маму. Но маме сейчас было не до бега. Тяжелые и невеселые мысли одолевали ее.

В Коммунарске пойду работать в школу, Аню оставлю у бабушек. На будущий год закончу институт, а там, глядишь, и Женя приедет. Только куда его направят служить? Неужели опять куда-то ехать?

— Анечка! Не убегай далеко! Иди сюда!

Аня остановилась, поджидая маму. Наташа взяла ее за руки и они пошли рядом, каждая думая о своем.

Межгород соединил Наташу с квартирой ее мамы в Коммунарске. Как можно спокойнее она сообщила о том, что Женя уехал, они остались одни и послезавтра на поезде приедут к ним. Вера Петровна, мать Наташи, любила Потураева, как родного. Она сама была замужем за военным, сейчас подполковником в запасе. Несмотря на то, что Вера Петровна в полной мере испытала на себе все «прелести» звания офицерской жены, другой партии для своей дочери она не хотела. С мужем и маленькой Наташей они служили во многих отдельных гарнизонах. После отставки Владимира Ивановича, они с Камчатки вернулись в родной Коммунарск. Сразу после разговора с дочерью Вера Петровна засобиралась к сватье, маме Потураева. На троллейбуснбй остановке она раздумывала о том, как помягче сообщить Нине Моисеевне о том, что Женя уехал на войну.

— Здравствуй, Вера! Дано не приходите ко мне. Проходи, проходи! Не надо разуваться!

— Нет, Нина, дай мне тапочки. Вчера дождик прошел, на улице до сих пор сыро. Ой! Я и не поздоровалась, здравствуй, Нина!

Женщины прошли на кухню. Вера Петровна присела к столу, а Нина Моисеевна поставила чайник на плиту.

— Вчера сделала баклажанную икру, сейчас попробуем, Нина. Закрутила несколько баночек, надо еще Наташе с Женей отправить на пробу, — Нина Моисеевна открыла холодильник, достала пол-литровую банку, закатанную крышкой.

Вера Петровна решилась:

— Подожди, Нина, с икрой. Наташа звонила. Она с Анечкой послезавтра приедут сюда.

— Одни? Соскучились, наверное? Это Аня, видимо, уговорила их приехать в гости. Знаешь, Вера, как я Анечку люблю! Кровиночка наша с тобой. И такая шустрая! Все — баба, бабиська, что-то рассказывает и не сидит на месте. Как они там? — спросила Нина Моисеевна.

— Нет, Нина, не Анечка уговорила Наташу приехать погостить. Они одни остались. Женя уехал на два года в Афганистан.

Нина Моисеевна застыла на месте. В груди почувствовала предательскую слабость.

— Когда уехал? — тихо спросила она.

— Три дня назад, Наташа говорит, что Женя сам просил сразу не звонить нам. А сейчас она закрывает и оставляет квартиру и приезжает с Аней в Коммунарск.

Нина Моисеевна отошла к окну и долго смотрела через стекло на туманный двор дома. Квартира была на первом этаже, но она не замечала изредка мелькавших прохожих.

— Ну почему все испытания достаются именно мне? Ведь только начали они жить. Зачем Афганистан? Ведь там война…

Она тихо плакала, утирая фартуком слезы. Чайник закипел, но Нина Моисеевна не замечала этого. Вера Петровна выключила газ и подошла к плачущей женщине.

— Не плачь, Нина! Успокойся. Будем вместе надеяться на лучшее. Ведь многие уезжают. Женя — офицер, и ему еще много раз предстоит переезжать с места на место. А сейчас Анечка нам будет утешением.

Нина Моисеевна повернулась, и они обнялись, не вытирая слез, которые наполнили их глаза.

Стремительный ИЛ-76 летел над горами Афганистана курсом на Кабул. Его пассажиры уже поутихли, многие дремали под мерный гул двигателей. Внизу проплывали заснеженные вершины, извилистые речки, змейками повторяя рельеф ущелий. Потураев пробрался к одному иллюминатору, задумчиво и внимательно смотрел сверху на незнакомую землю. Отсюда ему казалось, что простой земли там нет, одни горы. Он пригляделся, чтобы увидеть хоть какие-нибудь населенные пункты, но ничего не увидел, высоко было. Житель равнины, Евгений, глядя на горы, все недоумевал: как же жить на этих склонах? Горы все голые, без растительности. Потураев протиснулся к своему чемодану, потеснил незнакомого майора, уселся на пол самолета и стал смотреть на своих попутчиков. Более трех сотен офицеров и прапорщиков, разных возрастов и воинских званий, неслись в незнакомый им мир, беспрекословно подчиняясь приказу своей Родины. Это на их плечи ляжет вся тяжесть походной жизни и смертельных схваток с противником. Каждый из них оставил где-то свою семью и будет все эти годы постоянно держать их в сердце. Каждого ждала своя судьба, но легкой ни у кого из них ее не будет. За этими мыслями Евгений задремал, склонив голову на плечо соседа-майора.

В Кабул они прилетели во второй половине дня. Отойдя от самолета, все прибывшие дружно закурили, с любопытством оглядываясь по сторонам. Издалека виднелось здание аэропорта, когда-то, видимо, красивое, а сейчас обшарпанное и исцарапанное осколками снарядов. На соседней рулежке стоял пассажирский «Боинг» афганской авиакомпании «Ариана». Офицеры обсуждали его внешний вид, сравнивая с нашими ТУшками. Потураева сразу поразил окружающий пейзаж. Кабул был окружен грядами высоких гор, земля беловатого, выжженного цвета. На него пахнуло теплым и чужим воздухом. Кругом были только военные: и прибывшие, подошедшие встречать самолет, в надежде увидеть земляка. Лица у них были смуглые, и одеты они были кто во что. Полевая форма с погонами и без них, сапоги, ботинки, фуражки, шапки, панамы. И все вооружены. Этого нельзя было не заметить. У каждого автомат, а у офицеров еще и пистолеты на поясе в кобуре. Здесь же, у самолета, Евгений увидел первых афганцев. Это были военнослужащие в своей серой форме, работающие у вертолетов. Темнокожие и худые, они рослому Потураеву показались какими-то уж совсем маленькими.

Военными грузовиками их перевезли на пересыльный пункт, расположенный в трехстах метрах от аэродрома. Он представлял собой участок территории-на голой, выжженной солнцем земле 100x200 метров. По периметру поставлено двойное ограждение из колючей проволоки, между которым ходят часовые с автоматами, в касках и бронежилетах.

Эта пересылка предназначалась для приема военнослужащих из Советского Союза, их учета по воинским специальностям и должностям и дальнейшей отправки в воинские части по всему Афганистану. Дух и вид войны чувствовался во всем: в напряженных взглядах солдат и офицеров, в их поголовной смуглости и наличии у всех оружия.

По углам караульные вышки. В центре стоят большие армейские палатки. Но порядка на пересылке в Кабуле было больше, чем в Ташкенте. Скорее, был настоящий армейский порядок. Прибывших построили, и майор, один из работников пересыльного пункта, начал рассказывать правила поведения здесь. Евгений стоял во второй шеренге и внимательно слушал. Он обратил внимание, что даже этот майор резко отличается от них. Приехавшие все были в фуражках: с красными, голубыми, черными околышками, в шинелях с блестящими пуговицами, а этот в солдатском ХБ и в панаме на голове. Инструктаж был ясным и простым: НЕЛЬЗЯ ВСЁ! Нельзя покидать пересылку — застрелят бандиты. Нельзя ночью выходить из палаток — могут пристрелить свои часовые. Нельзя при ходьбе по территории отклоняться от протоптанных тропинок — можно подорваться на противопехотных минах.