Цвет жизни - Джоди Пиколт

– Там будут типа группы? – спросил я, полагая, что речь идет об одной из музыкальных тусовок, которые постоянно собираются в июле на просторах Вермонта.

– Да, но это больше похоже на летний лагерь, – объяснил Рэйн. – Я сказал, что ты будешь. Они офигеют от радости.

Никто до этого не офигевал от радости при встрече со мной, и меня распирало от удовольствия. В субботу я собрал рюкзак и спальный мешок, а потом сидел на пассажирском месте с Мясом на коленях, пока Рэйн собирал троих друзей. Они все знали мое имя – похоже, Рэйн действительно говорил с ними обо мне. И все были в черных футболках с надписью САЭС на груди.

– Что это означает? – спросил я.

– Североамериканский эскадрон смерти, – ответил Рэйн. – Это наша тема.

Мне ужасно захотелось такую футболку.

– А как типа стать участником? – спросил я, делая вид, что меня это не особо интересует.

Один из парней заржал.

– По приглашению, – сказал он.

Тогда я решил, что сделаю все возможное, чтобы заполучить приглашение.

Мы ехали около часа, потом Рэйн съехал с дороги, повернув налево у самодельного знака на торчащей из земли палке, на котором было написано две буквы: ИЕ. Дальше такие знаки стали встречаться чаще, и мы, ориентируясь по ним, проехали по кукурузному полю, мимо покосившихся сараев и даже через пастбище со стадом коров. Когда мы поднялись на вершину холма, я увидел около сотни машин, припаркованных на грязном поле с другой его стороны.

Происходящее смахивало на карнавал. Там была сцена, и на ней какая-то группа играла так громко, что сердце у меня в груди заухало в такт музыке. Вокруг сцены толклись семьи, они ели корн-доги и жареное тесто, а отцы носили на плечах совсем маленьких детишек в футболках с надписью «Я – БЕЛЫЙ РЕБЕНОК, РАДИ КОТОРОГО ТЫ СПАСАЕШЬ НАЦИЮ!». Мясо, бросившийся выискивать на земле оброненные кусочки попкорна, запутался поводком вокруг моих ног. Какой-то парень хлопнул Рэйна по плечу и обнял, как друга, с которым давно не виделся, а я отправился к расположенному неподалеку тиру.

Жирный мужчина с бровями, напоминающими гусениц, улыбнулся мне:

– Хочешь попробовать, парниша?

Там уже был один чувак, примерно моего возраста, стрелявший по мишени, прикрепленной к поленнице. Он отдал полуавтоматический браунинг толстяку и пошел за мишенью. Когда он ее принес, я увидел, что на ней изображен профиль человека с карикатурно огромным крючковатым носом.

– Похоже, ты таки замочил этого еврея, Гюнтер, – сказал мужчина, ухмыляясь. А потом взял Мясо на руки и указал на стол. – Я подержу собачонку, а ты выбирай.

Там лежали пачки мишеней, в основном с еврейскими профилями, но были и черные, с гигантскими губами и покатыми лбами. Был там Мартин Лютер Кинг-младший с надписью сверху: «Моя мечта сбылась».

На мгновение мне стало тошно. Эти картинки напоминали политические карикатуры, которые мы изучали на уроках истории, грубые, вульгарные преувеличения, которые приводили к мировым войнам. Я подумал: интересно, какие компании выпускают такие мишени, ведь наверняка в «Волмарте» в отделе для охотников такие не продают? Я словно столкнулся с тайным обществом, о существовании которого никогда не слышал, и мне шепнули пароль для вступления.

Я взял мишень с нарисованной густой африканской шевелюрой, выбивающейся из-под кругов. Человек прикрепил ее к веревке.

– Не знаю даже, можно ли назвать это силуэтом, – сказал он со смешком. Поставив Мясо на стол обнюхивать остальные мишени, он перетащил выбранную мной к поленнице. – Умеешь с оружием обращаться? – спросил он.

Мне приходилось стрелять из пистолета деда, но я никогда прежде не держал в руках ничего подобного. Выслушав инструкцию, я надел наушники и защитные очки, упер приклад в плечо, прищурился и нажал на спусковой крючок. Последовало несколько выстрелов, похожих на приступ кашля. Звук привлек внимание Рэйна, и он, впечатленный, похлопал, когда мишень притащили обратно с тремя дырками во лбу.

– Вы только посмотрите, – одобрительно произнес он. – Да у тебя дар от Бога!

Рэйн сложил мишень и засунул в задний карман, чтобы показать друзьям, какой я хороший стрелок. Я снова взялся за поводок Мясо, и мы вышли на поле. На сцене уже стоял какой-то человек. Весь вид его дышал таким величием, а голос так приковывал к себе, что мне захотелось рассмотреть его получше.

– Я хочу рассказать вам одну небольшую историю, – сказал мужчина. – В Нью-Йорке жил ниггер. Бездомный конечно же. Он шел через Центральный парк, и несколько человек услышали, как он хвалится, что может одной левой побить любого Белого человека. Но эти люди… Они не понимают, что мы ведем войну. Что мы защищаем свою расу. Поэтому они не стали ничего предпринимать. Они посчитали эти угрозы пустой болтовней сумасшедшего. И что же случилось? Этот зверь полевой подошел к Белому англосаксу – человеку, возможно, как вы или я, человеку, который ничего не делал, а просто жил жизнью, предназначенной ему Богом, к человеку, который ухаживал за своей девяностолетней матерью. Этот зверь полевой ударил этого человека. Он упал, ударился головой о камень и умер. Белый человек, который просто прогуливался по парку, получил смертельную травму. Но я спрашиваю вас: что случилось с ниггером? Что ж, мои братья и сестры… ровным счетом ничего.

Я думал об убийце моего брата, который вышел из зала суда невиновным человеком. Глядя на согласно кивающих и хлопающих людей вокруг, я подумал: «Я не одинок».

– Кто это? – спросил я.

– Фрэнсис Митчем, – шепнул Рэйн. – Он из старой гвардии. Ну, вроде как легенда. – Он произнес имя оратора так, как религиозный человек говорит о Боге, – полушепотом, с молитвенной интонацией. – Видишь паутину у него на локте? Такую тату нельзя получить, пока кого-нибудь не замочишь. За каждое убийство тебе колют муху. – Рэйн помолчал и добавил: – У Митчема их десять.

– Почему ниггеров никогда не обвиняют в преступлениях на почве ненависти? – задал Фрэнсис Митчем риторический вопрос. – Почему им все сходит с рук? Их даже нельзя просто одомашнить, что уж там говорить о помощи Белым. Посмотрите, откуда они пришли. Африка. Там нет цивилизованного правительства. В Судане они убивают друг друга. Хуту убивают тутси. Этим они занимаются и в нашей стране. Война банд в наших городах – это всего лишь племенная вражда между ниггерами. А теперь они решили взяться за англосаксов. Потому что они знают, что им за это ничего не будет. – Голос его сделался громче, он окинул толпу взглядом. – Убить ниггера – это все равно что убить оленя. – Он помолчал. – Нет, беру свои слова назад. Оленину, по крайней мере, можно есть.

Спустя много лет я подумал, что, когда я в первый раз попал в лагерь Невидимой империи, в первый раз услышал выступление Фрэнсиса Митчема, Брит, возможно, тоже приезжала туда с отцом. Мне нравилось представлять себе, что она могла быть с другой стороны сцены, слушая, как он гипнотизирует толпу. Что мы с ней могли столкнуться у продавца сладкой ваты или стоять бок о бок, когда искры от костра взметнулись в ночное небо.

Что нам суждено было встретиться.

В течение часа мы перебрасывались именами, как бейсболисты мячом: Роберт, Аякс, Уилл, Гарт, Эрик, Один. Каждый раз, когда мне кажется, что я придумал что-то стоящее, арийское, Брит вспоминает какого-то мальчика из своего класса с таким именем, который ел зубную пасту или на концертах блевал в тубу. Каждый раз, когда Брит предлагает имя, которое нравится ей, мне оно напоминает о каком-нибудь мудаке, с которым я пересекался.

Когда меня наконец осеняет – с остротой удара молнии! – я смотрю на лицо спящего сына и шепотом произношу:

– Дэвис.

Так зовут президента Конфедерации.

Брит пробует слово на язык:

– Это уже что-то.

– Что-то – это хорошо.

– Дэвис, не Джефферсон, – уточняет она.

– Да, потому что тогда его звали бы Джефф.

– А Джефф – это парень, который курит травку и живет в подвале у матери, – добавляет Брит.

– Но Дэвис, – говорю я, – Дэвис – это мальчик, на которого остальные дети смотрят с восхищением.

– Не Дэйв. Не Дэйви или Дэвид.

– Он набьет морду любому, кто назовет его так по ошибке, – обещаю я.

Я прикасаюсь к краю одеяла, потому что не хочу разбудить ребенка.

– Дэвис, – говорю я, пробуя звучание слова.

Его крошечные руки дергаются, как будто он уже знает свое имя.

– Нужно отпраздновать, – шепчет Брит.

Я улыбаюсь ей:

– Думаешь, они продают шампанское в буфете?

– Знаешь, чего мне по-настоящему хочется? Шоколадного молочного коктейля.

– А я думал, странные желания бывают до родов…

Она смеется:

– Нет, я точно знаю: гормоны будут играть еще по крайней мере месяца три…

Я встаю, раздумывая, а работает ли вообще буфет в четыре утра. Мне не хочется уходить. Я имею в виду, ведь Дэвис буквально только что очутился здесь.