Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo"

— Да простит меня Аллах и шехзаде за такую дерзость! — воскликнула она, выхватывая нож со стола. Она натянула мои волосы, словно струны домбры, которые вот-вот готовы были лопнуть. Секундный протест в моём сердце отозвался неуверенным рывком вперёд, коротким и резким. Хатун приблизила заточенный метал ближе к корням моих волос и одним движением отрезала половину собранной копны. Другая половина безвольно упала мне на плечи. Женщина оттянула их от затылка и снова, кроткими яростными движениями, стала приводить угрозу в действие. Душащая реальность, от которой стягивало лёгкие, неустанно о себе напоминала такими поступками со стороны незнающих. Она ведь действительно не знала кто я, а если бы и знала, то это не особо бы поменяло её отношение ко мне.

— Ты довольна?! Посмотри, что ты натворила, дрянная девица!

Перед лицом показались мои собственные волосы, и я машинально провела рукой по голове. Теперь вместо привычного шёлка, кой ласкал мою спину и плечи, остались короткие безвольные прядки, что так уродливо торчали в разные стороны. Некоторые завитки, всё ещё длинные, свисали из-за моих ушей, я чувствовала, как они издевательски трепались под натиском холодного воздуха.

Хозяйка схватила меня за руку и резко заставила подняться, так, что я от неуверенности в ногах едва не рухнула на пол обратно. Резкая пощёчина привела меня в чувства, но лишила всякой уверенности в том, что я смогу за себя постоять в эту же секунду. Нехотя толкнув меня вперёд, женщина одним рывком стянула длинную алую ткань с длинного прямоугольного предмета, что ростом был примерно, как я сама. Передо мной предстало зеркало. Я оглядела себя, словно и не веря, что это было моё отражение. Там была другая девушка, из Зазеркалья, где совершенно всё по-другому.

Почти лысая, с короткими «мужскими» волосами, истощённая настолько, что я выглядела, будто кожу натянули на скелет. Потрёпанное платье, которое меня заставили надеть с утра. Совершенно безжизненные глаза, в которых больше не прыгали искры счастья. Синяки на руках и на лице. Я открыла рот и ужаснулась увиденному: оставшаяся половина моего языка, трепещущего от моего неверия. Эта девушка за стеклом точно безумна, точно лишена радости и душевного света.

Стоило вглядеться чуть дольше, как в отражении моего рта показались черви. Гнилые черви на чёрных гнилых зубах. Будто в приступе, я стала доставать их оттуда, выгребать руками и плеваться, пачкая свой подбородок и платье чёрной, как смоль, слюной. От прикосновений крошились зубы. Черви не заканчивались. И чем сильнее я старалась их убрать, избавиться от ощущения, что мой рот едят изнутри, тем больше их было. Меня от зеркала оттолкнула женщина в оливковом, пальцем крутя у виска и с отвращением переступая сгустки чёрной слюны на полу. Огрев меня по голове, она заверещала нечеловеческим голосом:

— Ты что творишь?! С ума сошла в моём доме плеваться?! Ещё рот себе дерёт, проклятая!

Неужели она не видела этих отвратительных червей в моём рту?

Неужто я сошла с ума и вижу это только я…?

========== Не хочу слышать ==========

Я устала слышать их. Устала слышать эти отвратительные голоса, что подталкивали меня на самые сумасшедшие поступки, за которые меня бьёт хозяйка. Вчера, будучи опьянённой скрежетом неизвестного голоса, я разгромила собственную комнату до неузнаваемости. Порвано, сломано и разбросанно было всё. Я не знала, что я делала, но почему-то безоговорочно слушалась этих приказов в моей голове, что зарождались в самое неожиданное для меня время.

Очередной такой приступ случился утром. От безысходности я стала царапать стены, не обращая внимания на боль в моих пальцах и отделяющихся ногтей. Один сломался так, что было видно раскрасневшееся окровавленное мясо, которое пришлось перемотать куском порванной простыни. Я не знала, что со мной. Но была уверена, что это никогда не закончится. Иногда я видела под собственной кожей ползающих жучков, что причиняли неистовые муки, кусая меня изнутри, там, где я не могла их достать. Мне приходилось до крови раздирать собственную кожу, чтобы через несколько минут прийти в себя и заметить, что никаких жуков там и не было. Это всё мне мерещилось. Такие «видения» тесно граничили с явью. Теперь это становилось моей реальностью, с которой я не хотела мириться, пыталась с ней бороться, но приказы и рассуждения от этого не исчезали, а становились лишь сильнее. Они затмевали собой все мои мысли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мехмед приходил ко мне не один раз после того, как мне отрезали волосы. Он бил меня и заставлял лежать смирно до тех пор, пока не насладится моим высохшим телом. Иногда приходилось смотреть ему в глаза во время этого, но даже тогда мои приступы не останавливались, уродуя его лицо до такой степени, что мои истошные крики слышались, вероятно, отовсюду. Парень мог заставить меня делать самые ужасные вещи ртом, заставлял трогать его и ублажать. Я мирилась с отвращением и закапывала его вглубь, туда же, где были похоронены мои самые светлые чувства и качества. Я сходила с ума, дралась и кусалась, но это не спасало меня от того ужаса, который я каждый день переживала. Я чувствовала себя продажной девицей, сродни тем, которые работают в борделях, переступая через собственную гордость и честь. Думаю, они там явно не от лучшей жизни и им так же приходится забывать о том, что они — порождение искусства, дети Всевышнего, и никто не смеет их касаться, пока они сами того не захотят. Но все женщины здесь — мясо. Мясо, которым могли безнаказанно пользоваться мужчины.

Я сидела посреди комнаты, сложив ноги в позе лотоса. Я старалась общаться со своими голосами в голове, но они мне не отвечали. Единственный способ утихомирить их — начать отвечать. И пока это срабатывало, я этим пользовалась.

Я прикрыла глаза и стала снова задавать вопросы. Самые разные, начиная с того, какого цвета на улице трава, заканчивая тем, как же я умру. И никто не отвечал. Эти вопросы словно были противоядием, которое обезвреживало то, что со мной говорило. Слышать их — невыносимо больно. И каждый раз я молилась, чтобы ответа из ниоткуда не последовало.

«Какой сейчас день?»

— Четверг…

Таинственный собеседник ответил мне, и я сцепила зубы, стараясь унять стучащую боль в висках. Не смотря на возродившийся страх, переступая через собственные муки и саму себя, я продолжила, с каждой секундой отчаиваясь всё больше. Теперь моё противоядие слабело.

«Зачем ты говоришь со мной?»

— Потому что ты не можешь говорить с другими…

«Кто ты?»

— Твоё горе и радость…

Я поднялась с пола и стала беспокойно расхаживать по комнате, переступая через разгромленные тумбы и безобразно лежащие подсвечники, на которых всё ещё остались восковые бруски. Один такой я подняла совершенно невольно, не зная, что делаю. Словно была заколдована.

Я повертела её в своих руках, разглядывая, как драгоценность. Я чувствовала, как загорелись мои глаза, заискрились, будто снова вижу то, что так радовало меня до этого. Бережно отложив свечу в сторону, я ждала прихода хозяйки, которая то и дело ругала меня за всё, что я делаю. Я не так ела, не так пила и не так мычала. В последний раз она выпорола меня так, что я не могла встать на ноги, ведь по ним так сильно били палкой, что я совершенно не чувствовала собственных стоп. Приходилось унижаться и ползать. Хотя, жизнь здесь в подобном виде уже была унижением, а то, что со мной здесь творили — усугубляло ситуацию.

И вот, она действительно ввалилась в место моего заточения. Её вечно недовольное крысиное лицо раздражало меня до такой степени, что хотелось накинуться на неё, выцарапать глаза и разорвать ей рот так, чтобы вместо хмурой кривой линии рта образовалась кровавая улыбка. Я расхохоталась, когда меня осенила эта мысль. И эта женщина откровенно не понимала, что же заставило меня смеяться. Это было видно по её наглому постаревшему лицу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Чего смеёшься, окаянная? Жизнь сказкой показалось?

Кивая головой, подтверждая её слова. Действительно сказка: всё происходило будто в другой реальности, где это переживала не я, а кто-то другой, кто-то более смелый и терпеливый, кто-то, кто всё ещё боялся потерять свою жизнь, что и так висит на тоненьком волоске.