Пиратское братство - Юрий Волошин

– Видимо, ты прав, однако воспоминания меня сильно смутили. Надо уж привыкнуть к тому, что изменить это весьма трудно, а может быть, и вовсе невозможно. Видно, Аллах еще не добрался до моей персоны и не решил, что ей преподнести на ужин.

– Ха! До ужина нам еще далеко, Гарданка. Нам бы еще покуражиться маленько, а то молодость пройдет, а мы так ничего и не успеем.

– Ну и разговоры ты ведешь, Пьер Блан! Просто странно слышать это от тебя. С чего это ты так заговорил?

– Да тоже вспомнил свои годы в Новгороде. Друга Фомку вспомнил, и захотелось с ним погулять. Да, видать, прошло то время, Гарданка. Жалко мне стало его. И мне понятно твое настроение.

– Да будет нам! Говорим как старики! Лучше думать о будущем, чем засорять мозги тем, что прошло и уже никогда не вернется.

Ливень перешел в моросящий прохладный дождик. Матросы полоскали и выкручивали свои одежды, которых было не так уж и много. В основном все ходили лишь в коротких штанах, и лишь кто-то изредка надевал рубаху.

Один капитан иногда по праздникам, одному ему известным, наряжался в камзол, кружевную рубашку с шарфом, башмаки с дорогими застежками и атласные штаны до колен, ниже которых сверкали белизной шелковые чулки. Шпага с витиеватым эфесом, украшенным вензелями и завитушками, болталась в дорогих ножнах, сверкая каменьями и золотом.

В такие дни капитан важно вышагивал по палубе, задумчиво поглядывал на запад, ни на кого не обращал внимания и не занимался делами. Он питался в такие дни отдельно, и ему прислуживал отменный слуга, подавая специально приготовленные по этому случаю яства. Подавались они на золоте и серебре, но чаще всего использовались китайские сервизы из тончайшего фарфора, весьма древнего и очень дорогого.

Матросы в эти дни сторонились капитана и не докучали ему. Отменялись шумные занятия, а всей команде готовился праздничный обед. Перед такими днями обязательно заходили в ближайший порт, на берегу закупали соответствующую провизию. На палубе устраивался длинный стол, он покрывался цветной скатертью и уставлялся посудой, которой позавидовал бы и самый состоятельный французский буржуа.

Все происходило чинно и тихо, с соблюдением ритуала, по которому специально готовили матросов. И уж на этот раз вся команда была одета празднично. Матросы потели, изнывали от жары, но терпели, осторожно стуча ложками и вилками. Говорили тихо, споров не возникало, а слуги, назначаемые в очередь из тех же матросов, бесшумно разносили и убирали посуду и кушанья. Маленький оркестр тихо играл задушевные мелодии.

Матросы скучали, ерзали на лавках, но всем приходилось терпеть и ждать, когда же закончится эта пытка.

Эжен Дортье восседал во главе стола и важно принимал пищу, запивая ее отменным вином из высоких серебряных и золотых кубков. Он задумчиво утирал рот шелковым платком, важно ополаскивал руки в ароматной воде, поданной в чаше китайского фарфора. Все было чинно, важно, пристойно и чопорно.

Никто не знал, по поводу чего совершаются такие празднества, но все безропотно подчинялись ритуалу.

Гардан иногда пересказывал другу услышанные новости и разговоры бывалых и старых соратников капитана.

– Говорят, капитан наш из знатной семьи, но его обманули родственники. Сейчас он пытается восстановить утерянное или не отданное ему достояние. И он вовсе не француз, а какой-то испанец с большой долей арабской, но знатной крови. Вроде его бабка была дочерью самого визиря последнего гренадского эмира. Так что ему есть о чем сожалеть и о чем думку думать.

– Да, интересно ты говоришь. Однако по нему не скажешь, что он знатных кровей, если не считать праздничных дней.

– Ну уж нет, и не говори. В нем есть что-то, что отличает нас от него. Порода в нем прет наружу – это видно сразу. Вот он стремится и нас как-то приобщить к этому, да, видно, трудно это дается нашему братству.

– Почему? Некоторые это понимают и принимают с охотой. Я сам видел это. И мне это не противно, хотя я еще и не совсем привык.

– Ничего, скоро мы все узнаем, и тогда легче будет разбираться во всех тонкостях.

– А ты заметил, что мы уже второй месяц плаваем, и ни о каком разбое и речь не заходит? Все торгуем, товары какие-то перевозим, а денег почти и не видим.

– Говорят, у него в каюте есть такой шкаф, где хранятся в отдельных ящичках наши деньги. Доли с прибыли и призов. И наши с тобой тоже там.

– А отнятое у нас арабами тоже там?

– Кажется, там. Но я точно не знаю, а спросить неудобно. Подождем, может, капитан сам пояснит нам, как и что.

– Слушай, а правда, что скоро мы встанем на несколько месяцев в порту до окончания сезона дождей? Это же так долго!

– Говорят, что так, но скоро и сами узнаем. А Леонар ничего не говорит нам. Такой смешной старик, но с ним не соскучишься. Знает целый короб разного всякого. Правда?

– Ага! С ним интересно. Говорливый старик и добрый. Недаром он у них вроде попа. Разные ритуалы справляет, проповеди читает. А знает он всякого так много, что нам всем столько не осилить.

– Вот когда освоим их язык, тогда многое узнаем от него. Ты до всего этого стал уже сильно охоч, правда, Петька?

– Так ведь интересно же! Жизнь открывается совсем в другом свете, когда голова полна всякими знаниями.

– Ну, положим, не всякими, хотя ты и прав, наверное.

Но тут раздался зов, и Пьер поспешил на мостик. Там ему вручили румпель, сказали, какой курс держать по компасу, и велели исполнять обязанности рулевого.

Петька важно ухватился за рукоять румпеля и вперил взгляд вперед, в туманную даль моря, где на горизонте виднелась полоса дождя. Солнце едва пробивалось сквозь разрывы туч, бросая косые лучи желтого света на темно-синие волны моря. Ветер был свежий, фуста лихо скользила среди волн, иногда зарываясь носом в пенные хлопья. Вода с шипением устремлялась к шпигатам и с обоих бортов выливалась обратно.

В эти часы Петька ощущал себя сильным и значительным человеком.

– Пьер, следи за компасом внимательней, – вывел его из задумчивости голос помощника капитана Жака.

Он был крепкого сложения, с толстыми ляжками и стоял на палубе, как столб, укрепленный вантами. Это был мужчина лет около сорока, с вечно заросшим черной щетиной лицом, которое он не брил, а временами лишь орудовал ножницами, подравнивая неровно растущую бороду. Густые длинные брови придавали его лицу строгость и даже жестокость.

– Прости, Жак, задумался, – ответил Пьер, краснея.

– Постарайся думать только о курсе, – жестко ответил Жак и отошел.

На мостик поднялся капитан, и Пьер стал прислушиваться к их разговору, хотя многого пока не мог понять. Однако уловил, что это последний рейс судна и им предстоит долгая стоянка в порту. И еще юноша понял, что там будут подводить итоги их деятельности и раздавать деньги для жизни на берегу. По тону разговора Пьер уяснил, что итоги не такие уж хорошие, и капитан считает, что стоит подумать об изменении методов, применяемых для дальнейшего обогащения.