Заметки о Николае Кладо - Андрей Ветер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В записке председателя Государственной Думы сказано: «Высшее командование не считается с потерями в живой силе и не проявляет достаточной заботливости о солдатах.» сказано также, что «Высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию, а также не имеет единообразных методов обороны и нападения».
Н.Л.Кладо: «Сбивчивость в исследовании в области военных явлений главным образом вызывается тем, что, во-первых, между элементами этих явлений и самими явлениями не существует точных доказательных соотношений, как это имеет место в математике… Единственный доказательный опыт – это война, но мы не руководим этим опытом, как это делается в естественных науках, а только наблюдаем его. Время, обстановка и течение этого опыта ни в коей мере от нас не зависят, и, понятно, не могут зависеть. И никто не возьмёт на себя даже пожелания возможности такой зависимости – война слишком серьёзное и страшное явление, чтобы даже тень её могла быть вызвана для опыта.»
И ещё: «Верный «военный взгляд» в любой области военного дела не свалится с неба с получением звания начальника. Для приобретения его нужна долгая практика, хотя бы и в мирное время, но организованная так, чтобы опытность и глазомер могли быть получены в наикратчайший промежуток времени, чтобы насколько то возможно устранить бесполезные опыты, отнимающие много времени и приводящие лишь к сознанию сделанной ошибки. Одним словом, надо организовать правильную систему подготовки к боевой деятельности, ведущую к истине прямым путём, а не окольной дорогой всяких попыток, не имеющей под собой никакой почвы. Практиковаться же, не разобрав вопроса в теории, это значит бродить в темноте, надеясь набрести на истину ощупью.»
Как подтверждение этих мыслей Николая Лаврентьевича, написанных за год до начала мировой войны, прозвучал в самом разгаре этой войны доклад членов военно-морской комиссии Государственной Думы императору Николаю II: «Мы узнали, что замещение ответственных военных должностей, как то: начальников дивизий и командиров корпусов совершается по старшинству в чинах, по особому списку, в котором изображено старшинство генералов, и если делается исключение, то лишь для тех, кто имеет сильных покровителей и заступников. Таким образом, не доблесть, не талант, не знание, не военное искусство, явленное на деле, служат руководящим началом при движении на служебной лестнице, а иные соображения. При этих условиях действительно способные люди, настоящие военачальники, могущие нести войска к победе, только в редких случаях подымались на высшие ступени командования… Меж тем в военном деле, быть может, три четверти успеха лежит в искусном подборе командного состава, и потому нынешний порядок назначения является губительным для победы… Мы узнали всё это, Государь, но мы узнали и нечто горшее. Мы узнали, что от всего этого, от всех этих бед и настроений заколебался самый дух войск и дух народный. Видя нерадение, непредусмотрительность, отсутствие порядка, войска стали утрачивать доверие к своим начальникам.»
«Русский народ, – вспоминал генерал Данилов, – оказался психологически к войне неподготовленным. Главная масса его, крестьянство, едва ли отдавала себе отчёт, зачем его зовут на войну. Цели войны были ему неясны. Крестьянин шёл на призыв потому, что привык вообще исполнять всё то, что от него требовала власть. Он терпеливо, но пассивно нёс свой крест… Не было здорового понимания долга и в кругах интеллигенции. Это лучше всего доказывается обилием лиц, искавших случая или возможности уклониться от призыва вовсе или, в крайности, – избежать тягости службы на фронте, пристроившись в тылу.»
Генерал Драгомилов: «Гордость принадлежности к великому народу потеряна, особенно в населении Поволжских губерний, мол, нам не надо немецкой земли, а до нас немцы не дойдут, не дойдёт и японец.»
Генерал Алексеев: «Армия на краю гибели. Ещё шаг, и она, ввергнутая в бездну, увлечёт за собою Россию.»
На начало войны в российской армии насчитывалось свыше 40 тысяч офицеров, ещё около 40 тысяч было призвано по мобилизации. После начала войны военные училища перешли на сокращённый курс обучения (3-4 месяца), и их выпускники как офицеры производились не в подпоручики, а в прапорщики. С декабря 1914 года так выпускались все офицеры.
Огромные изменения в численности и в качестве офицерского корпуса предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик, но ещё больше это усугубилось тем обстоятельством, что во время войны выбыл из строя едва ли не весь кадровый офицерский состав. В результате наиболее распространённый тип довоенного офицера – потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носивший погоны с десятилетнего возраста, пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез. В кавалерии, артиллерии и на флоте положение было чуть лучше, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск.
К февральской революции 1917 года русский офицерский корпус уже не был той сплочённой силой, которая обеспечивала внутреннюю и внешнюю безопасность страны на протяжении столетий.
Раньше офицерское сословие включало в себя образованных людей, поскольку в офицеры были произведены практически все лица, имевшие образование в объёме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья. После февральского переворота офицерский корпус полностью утратил свою специфику. Качественный уровень его катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров так называемого ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми. имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, они не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией.
Знаменитый эсер Шкловский писал: «Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью.»
Один из молодых офицеров того времени оставил в своих мемуарах такие слова: «Подумать только: большинство из нас – народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне станут называться ваше благородие. Итак, свершилось. Мы – офицеры. Нет-нет, да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем издали и ревниво следим, как они отдают честь.»
При столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (каковыми является абсолютное большинство офицеров любого военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных российской государственности. Если, к примеру, во время беспорядков 1905-1907 годов из 40 тысяч членов офицерского корпуса не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 году среди почти трёхсоттысячной офицерской массы оказались многие сотни членов революционных партий.
Поэтому далеко не все его представители приняли участие в борьбе за российскую государственность против коммунистической диктатуры в годы Гражданской войны, многие отреклись от своего прошлого, от своей профессии…
Март 1917. В Кронштадте толпа матросов и солдат схватила главного командира Кронштадтского порта адмирала фон Вирена, сорвала с него погоны и, избивая, потащила его на площадь, где и убила его, а труп бросила в овраг. Взбесившаяся толпа требовала от офицеров отречения от старого строя. Начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Бутаков, потомок известного русского флотоводца (того самого, который написал теоретические исследования по таранному бою), отказался выполнить требования черни и был тут же убит. Один за другим были убиты командир крейсера «Аврора» и командиры кораблей «Верный», «Африка», «Океан», «Меткий», «Уссуриец»…
Впрочем, всей пролитой крови не измерить, да и речь не о том. Просто упоминая даже вскользь о том жутком времени, нельзя не коснуться страшной стороны дела. После февраля положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто не сдерживало. Желание офицеров сохранить порядок в армии и флоте, наталкивалось на ожесточённое противодействие солдат и матросов.
Генерал Драгомилов отмечал, что «ужасные слова приверженцы старого режима выбросили из армии лучших офицеров».
«Рядовое офицерство, растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащего тона с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры.» (Деникин, из «Очерков русской смуты»)
