Северный Удел - А. Кокоулин

Государь-император хихикнул.

Все знали за ним некоторую смешливость, причем спонтанную, «перышком щекотнуло», поэтому я лишь взял паузу, маскируя ее задумчивостью.

— Все как-то само собой вечером и случилось.

— Извините, что спрашиваю, Бастель, — подал реплику Сагадеев, — вы опять же уверены в некой незапланированной случайности произошедшего?

— Это важно?

— Чрезвычайно.

— Это было около двух месяцев назад. Не думаете же вы…

Я подождал, не возразит ли мне обер-полицмейстер, но тот смолчал.

Значит, думают. Думают, что господин ротмистр Эррано Жапуга… что? Исполнял чью-то злую волю? Участвовал в заговоре против фамилий?

Вздор! Или все же…

Я прикрыл глаза, вспоминая.

— Нет, — сказал я. — Я вступился за честь женщины. В этом не было какого-то далекого умысла. Жапуга был пьян.

— Тем не менее вы дуэлировали.

— И был ранен. Об этом написано в рапорте на имя начальника гарнизона.

— А Жапуга? — подался вперед Сагадеев.

— Упал с обрыва.

— Его нашли?

— Нет. Там горная речка. Если его и вынесло, то в ассамейские земли.

Сагадеев покивал, заглянул в бумаги в своем кулаке.

— Что ж, если вы уверены… — он что-то отчеркнул ногтем. — Словом, ладно, этот эпизод мы в расчет брать не будем.

— Как вам Лобацкий? — спросил вдруг тихо государь-император.

Его взгляд, до этого плававший поверх голов по невзрачным портретам сыскных мастеров, прибитых над дверью, опустился и нашел меня.

Странным образом показалось, будто было в нем какое-то болезненное любопытство, как у человека, ожидающего смерти, к тому, кто только что счастливо ее избежал.

— Он был «закрыт», — сказал я. — Я, честно, не ожидал, что он настолько силен. Пожилой человек. И кровь — необычная очень.

— Опишите.

Голос государя-императора дрогнул.

— Пустота. Может быть, ложная пустота. Но вместе с тем — страшная. Воронка с редкими жилками настоящей крови. Не знаю, как еще сказать.

— Достаточно.

Государь-император прикрыл глаза ладонью.

Над его плечом вытаращился пристав, зашевелил усами, как таракан.

— Хронология такая, — оторвавшись от бумаг, произнес Сагадеев. — Первый случай — Штольцы. Полгода назад.

— Как, они тоже? — ужаснулся дядя.

— Меровио Штольц. Вы разве не знали?

— Нет, знал, я знал Меровио, — горячо заговорил дядя, — такой седой, похожий на коршуна старик. Я даже был на его похоронах! Но чтобы думать, что его убили? Мне сказали — приступ. И дочь его…

— Это мы распорядились скрыть истинные причины смерти, — сказал государь-император, отнимая ладонь. Голубые глаза его потемнели. — Иначе было нельзя.

— Кто убийца? — спросил я Сагадеева.

— Подозреваем — его секретарь, Тимофей Громатов. Меровио Штольц был буквально изрезан в своем доме ножом для перлюстрации писем. Чужаков никто не видел. Ни прислуга, ни семья. Так что, скорее всего, Громатов.

— Он был как Лобацкий?

— Подозреваем, что да. Спустя день его труп был найден в нумере постоялого двора на пути к Брокбарду.

— Нитевода вызывали?

— Нет, тогда нет, — вздохнул обер-полицмейстер. — Полагали, Громатов убил Штольца во время ссоры, потом сбежал, потом от раскаяния покончил с собой.

— Покончил?

— Да, однозначное самоубийство. Тем же ножом. Поэтому и не придали особого значения. Даже когда случилось второе убийство…

— Иващин, — сказал я.

— Да, — прищурился Сагадеев, — Федор Иващин. Три с половиной месяца тому…

— У нас служил его племянник. Знаю от него. Потом — газеты…

Обер-полицмейстер сморщился.

— Да уж, порастрепали. Клуб любителей опиума распахнул двери смерти! Иващин убит! Жуткая смерть в халате!

— Я видел дагеротипную табличку, — у государя-императора слабо дрогнули углы рта, — там все в крови, такое все черное…

— Да, — кивнул Сагадеев, — крови было действительно много. Работали с размахом, топором. И как назло в соседнем кабинете курил кальян некий журналист С.

Выдохнув, он растрепал на макушке редкие волосы.

— Кто убийца? — спросил я.

— Клуб — место популярное. Кто-то приходит, кто-то уходит. Дым, полутьма. Приватные кабинеты. А журналист полицию лишь во вторую очередь оповестил. Не нашли.

— Третий — Поляков-Имре?

— Увы. Тенденцию, общую тенденцию, мы заметили только с его смертью.

— Кровь, — прошептал государь-император, — всюду кровь…

Справа от меня отчетливо вздрогнул Майтус.

Я закусил ноготь. Давняя, еще детская привычка. Без нее как-то не думается. Пока Сагадеев, достав из брючного кармана полосатый платок, вытирал щеки, я искал мотив.

Месть? — думал я наскоро.

Кому? Всем шести фамилиям? Или только четырем? Заговор? Опять же, кто осмелится? Против высших фамилий!

Пусть и кричат, мол, вырождается высокая кровь и ни на что уже не способна, только любой ее владелец десятками низших скрутит. Мой предел — две дюжины. Отец, говорят, как-то моровую деревню в пятьдесят душ держал в повелении, спасал, лечил.

А, значит, что — организация?

Глубоко секретная, выпестованная в ненависти, мечтающая…

Кстати, о чем?

О смене существующего порядка? О новом мире? Не слышал я ни о чем подобном. И Огюм Терст, глава тайной службы, получается, ни сном, ни духом.

Одиночка? Какой-нибудь талантливый химик, открывший способ смешения крови, управления ею?

Ох, подумал я, с Лобацкого необходимо начинать. С Лобацкого.

— Так вот, — обер-полицмейстер спрятал платок, — здесь уже и нитевода вызвали, и следователей. Кроме того, под негласное наблюдение взяли все высшие фамилии. Но, как видите, не везде успели. Скрытность. Хочется, понимаете, обойтись без паники, полицейскому управлению одного Иващина хватило.

— А Полякова-Имре — где?

— У себя в имении. Играл в преферанс в компании старых друзей. Один выхватил пистолет, револьвер из заокеанских колоний. В результате три трупа.

— Убийца?

— Пропал. Объявлен в розыск. Некто горный инженер Шапиро.

Я покачал головой.

Три разных убийцы. Несостоявшийся убийца Лобацкий — четвертый. Надо бы, конечно, выявить, есть ли между ними что-либо общее. Не посещали ли один и тот же кабак, не ходили ли в один и тот же приход Падения. Это уже, впрочем, дело Сагадеева. Но то, что двое числились в друзьях или приближенных, и вдруг оказались…

О-хо-хо. Так ведь, пожалуй, любого встречного-поперечного можно подозревать, в кровь вглядываться.

Я поднял глаза на государя-императора.

— Государь-император, разрешите спросить?

— Ты меня, меня спрашивай! — попытался заслонить августейшее лицо Сагадеев.

— Не надо, Николай, — мягко сказал государь-император. — Мы слушаем вас, Бастель.