Документы жизни и деятельности И. С. Баха - Ханс-Йоахим Шульце

Родился он в 1685 году, 21 марта, в Эйзенахе. Родителями его были: Иоганн Амброзиус Бах, тамошний придворный и городской музыкант, и Элизабет, урожденная Леммерхирт, дочь эрфуртского городского советника. У отца его был брат-близнец по имени Иоганн Кристоф, служивший придворным и городским музыкантом в Арнштадте. Эти два брата были во всем (и даже в том, что касается состояния здоровья и познаний в музыке) настолько похожи друг на друга, что различали их только по одежде.

Иоганну Себастьяну не было еще и десяти лет, когда (с. 228) он лишился родителей. Он отправился в Ордруф к старшему брату, Иоганну Кристофу, тамошнему органисту, и под его руководством освоил основы игры на клавире. Уже в этом нежном возрасте у нашего Иоганна Себастьяна Баха была необыкновенная тяга к музыке. За короткий срок он полностью овладел всеми пьесами, которые задавал ему брат. Однако имевшийся у брата сборник клавирных пьес тогдашних прославленнейших мастеров Фробергера, Керля [и] Пахельбеля брат ему, невзирая на все его просьбы, почему-то не давал. Рвение подсказало ему такую невинную уловку: сборник хранился в запертом шкафу с решетчатыми дверцами, и ночью, когда все спали, он доставал его оттуда, просунув свою маленькую руку сквозь решетку и свернув сборник рулончиком, благо, он был в мягкой обложке, а потом принимался переписывать его при лунном свете, так как никакого другого освещения быть не могло. Через шесть месяцев эта музыкальная добыча была, наконец, в его руках. Он с исключительным рвением принялся ее тайком осваивать, но, к величайшему для него сожалению, брат это обнаружил и безжалостно отобрал у него с таким трудом изготовленную копию [сборника]. Вообразим, в каком состоянии оказался бы скупой [торговец], если бы принадлежавший ему корабль — с сотней тысяч талеров на борту — затонул в плавании, где-нибудь по пути в Перу, и мы получим живое представление о том огорчении, какое испытал наш маленький Бах, когда понес эту утрату. Доступ к [вожделенному] сборнику он обрел лишь после смерти брата. Но — не это ли страстное стремление совершенствоваться в музыке, не это ли прилежание, проявленное им в отношении упомянутого сборника, как раз, быть может, и было, по стечению обстоятельств, первопричиной его смерти? Что тут имеется в виду — станет ясно ниже.

После смерти брата Иоганн Себастьян — в обществе своего школьного товарища, по имени Эрдман, который несколько лет тому назад скончался на посту российского императорского резидента в Данциге, — отправился в Люнебург [и поступил] там в гимназию св. Михаила.

В Люнебурге нашего Баха, обладавшего необыкновенно красивым сопрано, очень хорошо приняли. Некоторое время спустя — как-то раз, когда он пел в хоре, — вместе (с. 229) с сопрановыми звуками, какие ему надлежало воспроизводить, ни с того ни с сего одновременно зазвучали тоны октавой ниже. Этот новоявленный голос оставался у него на протяжении восьми дней, и в этот промежуток времени он пел и говорил не иначе, как октавами. Затем он утратил сопрановые тоны, а вместе с ними и красоту своего голоса.

Из Люнебурга он временами ездил в Гамбург, с тем чтобы иметь возможность послушать [игру] знаменитого тогда органиста церкви св. Екатерины Иоганна Адама Райнкена. Здесь же он часто слушал знаменитую в те времена капеллу графа фон Целле, состоявшую преимущественно из французов, и мог, таким образом, освоиться с французским вкусом, бывшим тогда чем-то совершенно новым для тех краев.

В 1703 году он переехал в Веймар, где стал придворным музыкантом. Год спустя он получил место органиста в Новой церкви в Арнштадте. Здесь-то и сказались первые плоды того прилежания, с каким он осваивал искусство игры на органе и композицию, которую по большей части изучал, вникая в сочинения тогдашних знаменитых серьезных композиторов и вдумываясь [в существо этого дела]. В органном искусстве он брал за образец сочинения Брунса, Райнкена, Букстехуде и некоторых хороших французских органистов. Здесь, в Арнштадте, исключительно сильное стремление послушать как можно больше хороших органистов побудило его однажды пешком отправиться в Любек, с тем чтобы услышать тамошнего знаменитого органиста церкви св. Марии Дитриха Букстехуде. Он провел там — не без пользы для себя — почти четверть года, после чего возвратился в Арнштадт.

В 1707 году он вступил в должность органиста церкви св. Власия в Мюльхаузене. Однако этот город не имел удовольствия удержать его надолго. Ибо предпринятая в следующем, 1708 году поездка в Веймар и представившаяся там возможность выступить перед тогдашним герцогом привела к тому, что ему было предложено место камерного и придворного органиста в Веймаре, каковое он незамедлительно согласился занять. Благорасположение его милостивого господина к его игре поощряло к особому усердию в деле освоения всего, что только мыслимо в искусстве игры на органе. Здесь же он написал и большинство своих органных сочинений. (с. 230)

В 1714 году он при том же дворе получил звание концертмейстера. А сопряженные с этой должностью обязанности состояли в те времена главным образом в том, чтобы сочинять и исполнять церковную музыку. В Веймаре он, кроме того, воспитал несколько превосходных органистов, из которых прежде всего заслуживает упоминания Иоганн Каспар Фоглер, второй его преемник [на] там[ошней его должности].

После смерти Цахау, музикдиректора и органиста главной церкви в Галле, наш Бах получил приглашение вступить в его должность. Он и в самом деле побывал в Галле и исполнил там в порядке испытания [на должность] свое сочинение. Однако у него нашлись причины отказаться от этого места, которое после того занял Кирхгоф.

Год 1717 принес нашему уже столь знаменитому Баху новую возможность поприбавить себе чести. Прославившийся во Франции исполнитель клавирной и органной музыки Маршан прибыл в Дрезден, с огромным успехом выступил перед королем и был столь удачлив, что тот предложил ему службу с очень большим жалованьем. Тогдашний дрезденский концертмейстер Волюмье написал в Веймар Баху, достоинства которого были ему небезызвестны, и пригласил его незамедлительно приехать в Дрезден, дабы попробовать свои силы в состязании с высокомерным Маршаном. Бах с готовностью принял это приглашение и отправился в Дрезден. Волюмье был рад его приезду и устроил так, что Бах смог инкогнито послушать своего соперника. После этого Бах учтивым письмом пригласил Маршана к состязанию, вызвавшись экспромтом исполнить все, что Маршан пожелает задать ему по части музыки, и выразив надежду, что тот проявит подобную же [ответную] готовность. — Конечно же, немалое дерзновение! — Маршан определеннейшим образом изъявил на то свое согласие. Условились — не без ведома короля — о времени и месте [состязания]. Бах в назначенное время явился на поле сражения — в доме именитого министра <(графа Якоба Генриха фон Флемминга)>, где собралось общество знатных особ обоего пола. Маршан долго заставил себя ждать. Наконец, хозяин дома послал [слугу] туда, где остановился Маршан, дабы — если тот, допустим, запамятовал — напомнить ему, что пора показать себя мужчиною. Но — к величайшему [всеобщему] изумлению (с. 231) — обнаружилось, что Маршан в тот же день, рано утром, удалился из Дрездена с курьерской почтой. Бах же, оказавшийся, таким образом, единоличным предержателем поля брани, получил достаточную возможность представить доказательства той силы, какою он был вооружен против своего соперника. И он представил их — к изумлению всех присутствующих. Король назначил ему за это в порядке дара 500 талеров, однако из-за неверности некоего слуги, который счел, что может найти этому дару лучшее применение, Баху он не достался, так что единственным вознаграждением его усилий осталась добытая им честь, — лишь ее он мог взять с собой, когда возвращался к себе домой. — Какое странное стечение обстоятельств! Француз добровольно отказывается от предложенного ему долговременного жалованья в более чем тысячу талеров, а немец, которому тот уже самим своим бегством недвусмысленно уступает пальму первенства, даже не может заприходовать пожалованное ему милостию короля единовременное вознаграждение! — Впрочем, наш Бах охотно признавал за Маршаном достойное его славы совершенство исполнения. Но могут ли рождественские мюзеты Маршана, изобретение и исполнение коих, по имеющимся сведениям, принесло ему в Париже наибольшую славу, выдержать перед знатоками сравнение с многочисленными фугами Баха — о том пусть судят те, кто знает силы их обоих.