Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Привалы были короткими. Опустевшие, дымящиеся в развалинах маленькие уютные города вставали на пути отступающих. Чудесные поля и перелески вызывали удивление своей красотой, будто увиденной Алексеем впервые среди мрачных картин пожаров и разрушений. Раскинутые по склонам балок и берегам сонных речек, захлестнутые зелеными волнами рощ и садов села встречали солдат плачем и стонами.

За все эти дни Алексей ни разу не вспомнил о своем личном горе — не до этого было! Только однажды ночью, на привале, ему приснилась Кето. Сои как бы повторил один из мирных дней в их маленьком домике на окраине Н. Куда-то надо было спешить, томила какая-то забота, а Кето упрашивала остаться. Но ехать было нужно, и Алексей сердился. Кето сидела на диване и кормила грудью Лешу. У нее были усталые грустные глаза, прядка волос черным колечком завивалась у маленького смуглого уха.

— Алеша большой, возьми Алешу маленького, — сказала Кето и протянула ему сына.

Он взял его и стал ходить по комнате и вдруг, взглянув в личико ребенка, увидел изуродованное, окровавленное лицо Иляшевского, вскрикнул от ужаса и проснулся. Сознание не сразу вернуло его в темную хату, где он лежал вместе с бойцами прямо на полу, на ржаной соломе.

Алексею казалось, что он повидался с женой, ощущение ее близости сменилось чувством невозвратимой утраты. Черная тоска давила его сердце. Весь день он был во власти этого чувства.

На пятый день поспешного марша батальону Гармаша вновь было приказано занять оборону у крупного районного центра, вдоль чахлой, обмелевшей за лето речки. Весь день бойцы рыли окопы, а рыть было нелегко: прошли ливни, земля отсырела и липла к лопатам.

На закате солнца Алексей обходил рубеж. Устало нагнув голову, положив руки на висевший на груди автомат, он шел вдоль новых позиций. Догорал закат. Где-то на севере еле слышно гремела артиллерия — звук, ставший для Алексея настолько привычным, что он не замечал его.

Дойдя до середины рубежа, Алексей остановился, устало закрыл глаза. Ему вдруг почудилось: вот он поднимет тяжелые веки — и все, что пережил он за эти два месяца, исчезнет, и он опять увидит себя в лесу, недалеко от Н., накануне открытия новой дороги…

Алексей сделал усилие, открыл глаза. Он сидел на гребне невысокого холма. Слева укрылось в садах село. По всем признакам жизнь уже наполовину вытекла из него, как кровь из вскрытой артерии. Село казалось вымершим. Внизу простирался кочковатый луг, пересеченный болотистой речкой, а за ней, за лесом, все так же стоял дым и катился мрачный гул.

Внизу, у самых ног Алексея, работали солдаты. Алексей увидел скуластое, сильно осунувшееся лицо Ивана Дудникова. Серые глаза его смотрели дружелюбно и бесхитростно, как всегда. Заметив комиссара, бойцы распрямили спины, вытянулись, приставив лопаты к ногам, как винтовки.

Алексей спустился в наполовину вырытый окоп, снял с шеи автомат, взял у Дудникова лопату.

— Очень мокрая земля? — спросил он.

— Терпимая, товарищ комиссар, — ответил Дудников. — Уже немного ковырять ее осталось. Еще три слоя снимем, брустверок подровняем и будем накрывать.

Алексей стал копать молча, загоняя лопату по самую ступицу, с силой вышвыривая липкую, комкастую землю на край окопа. И все бойцы опять принялись за работу, только натруженное дыхание и глухое звяканье лопат нарушали тишину.

Микола рыл рядом, а Дудников, постояв немного с опущенными в смущении руками, достал кисет, стал свертывать цыгарку.

— Товарищ комиссар, землицу далеко не кидайте. Вы ее поближе, — поправил по-хозяйски Дудников. — Ведь мы ее на накат наваливать будем.

Алексей вспотел, снял с мокрой головы каску, положил на бруствер и снова с силой вогнал лопату в землю.

Он испытывал нечто вроде неутолимой злости. Работа, казалось, облегчала его душу. Грибной запах земли холодил ноздри, напоминал о свежей, возведенной грабарями железнодорожной насыпи. Глядя на комиссара, бойцы сильнее налегали на лопаты.

Выпрямившись, Алексей вытер со лба пот, передал лопату Дудникову.

— Ну, теперь ты, Дудников…

Дудников поплевал на ладони, поднял на Алексея неизменно бодрый взгляд.

— Оборудуем точку по уставу, товарищ комиссар, только не откажите ответить: долго ли квартировать в ней будем?

— Будем стоять, пока хватит сил, — сухо ответил Алексей.

— А я так соображаю, товарищ комиссар, не выбрали еще наши генералы такого места, где злодеев можно было бы глушить, как рыбу. — Дудников всадил лопату в землю с такой силой, что хрястнул держак;, выкинув жирные, словно напитанные мазутом комья, разогнул спину, критически осмотрел начавший заволакиваться сумеречной пеленой рубеж. — Не то это место, товарищ комиссар, не то…

— Почему? — спросил Алексей.

Дудников прищурился.

— Место низковатое и тесное… А для большого боя место надобно выбирать высокое и просторное. Я, товарищ комиссар, ко всему привык подходить с глазомером. Ринтировка у меня есть такая в глазах.

Микола, все время копавший землю молча, с опаской взглянул на своего друга: не слишком ли смело Иван стал разговаривать с командирами?

Алексей ответил задумчиво:

— Верно, Дудников, место это ничем не приметное, но если подсчитать, сколько немцы теряют в каждом бою на каждой такой балочке, то выйдет — до конца войны вряд ли хватит им войска. Да, кроме того, наше войско — это совсем не то войско, что у Гитлера. Красная Армия борется за правду, за самый большой мир на земле. На Красную Армию смотрят все честные люди земли. И отступаем мы временно. Дудников. Придет день, когда мы удивимся, что когда-то стояли на этой маленькой речке…

— Так-то оно так, — вздохнул Дудников. — Только, товарищ комиссар, это еще будет, а зараз я вам вот что скажу. Мы с Миколой, когда еще по немецким тылам бродили, зашли невзначай в одну деревушку. Присмотрелись — германцев не видно. Ну, и забрели переночевать в одну халупку. Две бабочки, одна молодайка, другая постарше, грудное дите у них найденное… Кто-то обронил в Барановичах во время бомбежки. Они и подобрали. Так вот, не успели мы оглянуться, молочка попить, а очи уже нас пытают: скоро ли Красная Армия возвернется? Да неужели так уже все и кончено и вражья сила все время будет в их деревне хозяйничать? Вот о чем пытали нас женщины. В клуньке мы ночевали, а они всю ночь дежурили, чтоб, в случае чего, нас предупредить. На дорогу нам снарядили харчишек, медку, пампушек. Уходили мы, а они опять к нам с тем же — скоро ли возвернетесь? Ну, я так разволновался, что прихвастнул: «Скоро, тетки, скоро». А оно теперь выходит — зря наобещал я им… Так, а? Не к ним, этим теткам, мы идем, а от них, да все дальше в глубину забираемся. И выходит — долго им еще нас поджидать. А сколько там таких теток, сколько народу нашего всякого! И засела во мне, товарищ комиссар, думка: надо поторапливаться шукать такое место, чтобы прикончить Гитлера и его свору гамузом в два-три приема и повернуть скорее назад.

— Да, надо найти такое место, — взволнованно ответил Алексей.

Он рассеянно слушал Дудникова.

Глядя на него глазами человека, только что очнувшегося от сна, Алексей спросил:

— А не помнишь ли, как называется то село, где вы ночевали?

— Село как называется, сейчас и не вспомню — не то Тризна, не то Вязна. Кажись, так, Микола?

Микола выпрямил спину, наморщил лоб.

— Мабуть, Вязна, товарищ комиссар. Разве их все упомнишь? Вон сколько мы их обколесили.

— А ребенок? Ребенок у той хозяйки — большой? — со странной настойчивостью допытывался комиссар.

— Нет, махонький. Обыкновенное дите. Недавно народившийся, — пояснил Дудников и с недоумением взглянул на комиссара: зачем ему понадобились такие подробности? Но по своей словоохотливости он уже не мог удержаться, чтобы не рассказать и о подробностях:

— Молодку ту, помню, Параской звали. И рассказала она, как они дите это в кюветике нашли. Кончилась бомбежка, глянули они, а он, сердечный, возле них лежит, попискивает. Ему-то, крохотке такому, и бомбы, видать, нипочем. Каких только происшествий в эту войну не случается, товарищ комиссар.

Из груди Алексея вырвался сдавленный вздох, похожий на стоп. Дудников изумленно взглянул на него. Глаза комиссара скорбно блестели в надвигающихся сумерках.

— Хорошо, Дудников, заканчивайте дзот, — тихо проговорил он и, не оборачиваясь, сильно сутулясь, зашагал вдоль рубежа.

Необычно взволнованный рассказом Дудникова, Алексей чуть не прошел мимо землянки командира батальона и, лишь зацепившись ногой за телефонный кабель, остановился, увидел перед собой тонкую струю света.

Свет пробивался из-под плащпалатки, прикрывавшей вход в землянку. В ту же минуту невысокая женская фигура в гимнастерке и берете заслонила собой свет, и Алексей услышал приятный, мелодичный голос: