Ни за какие сокровища - Вера Фальски

– Что за небылицы?!

Настроение зала снова достигло температуры кипения. Эва подождала, пока люди немного успокоятся, и, как только смогла пробиться через возбужденные возгласы, начала говорить. Громким голосом, четко, шаг за шагом она изложила собравшимся ход событий – от довоенной истории этого места до запланированного Рышардом Гжеляком и его компаньонами финала, в котором Александру была отведена бесславная роль. Закончив, она почувствовала, будто кто-то снял с ее плеч тяжесть весом с тонну. Да, она сделала то, что должна была! Профессор Карольковский, который во время ее выступления качал головой в знак негодования, послал Эве ободряющую улыбку.

– Кто-то здесь делает из нас дураков! – прервал тишину пискливый женский голос. – Ведь каждый из нас, сидящих тут, хорошо знает, что Эвка спит у него во дворце. Чего ты хитришь, я тебя спрашиваю?! – Старая Франковская из заброшенной халупы под лесом возмущенно смотрела на Эву.

– Вы должны мне верить! Еще два дня назад я ничего не знала. Я понимаю, что это прозвучит странно, но я действительно не знала, чем он занимается. Я влюбилась…

Слова Эвы утонули в шуме зала.

Тимон и Сильвия пытались пробиться к Эве, с трудом протискиваясь сквозь ожесточенно перекрикивающуюся толпу.

Неожиданно вперед вышел Тадеуш Охник. Эва замерла.

– Тихо! – крикнул он мощным голосом, какого Эва никогда не слышала, и зал послушно выполнил его приказ. – Кто скажет хоть одно плохое слово о моей дочке, будет иметь дело со мной. Понятно?

Больше голос можно было не повышать – его тон был достаточно убедительным, чтобы дошло до всех. Эва почувствовала, как к горлу подступает комок. Отец повернулся к ней, у него на глазах были слезы. Они смотрели друг на друга и понимали, что можно ничего не говорить.

Тимон, чувствуя, что эмоции не позволят Эве вести собрание дальше, забрал у нее микрофон.

– Дамы и господа, давайте не будем забывать, зачем мы здесь собрались. Могущественные бизнесмены, а на самом деле циничные преступники в белых перчатках, выбрали себе это место для очень подозрительного бизнеса.

Как только Тимон взял микрофон в руки, его голос сразу же приобрел профессиональное, известное по телевидению звучание.

Эва с отцом отошли в сторону, к ожидавшим в проходе сестрам и брату. Все обнимались, словно после возвращения из далекого и продолжительного путешествия. Волнение передалось даже самой сдержанной из сестер.

– Немного нудно было без тебя дома… – выдавила Ханка на ухо Эве, стараясь не эпатировать окружающих чрезмерной, по ее мнению, чувствительностью.

– Мусоросжигательные заводы считаются одной из самых вредных для людей и окружающей среды инвестиций, – продолжал Тимон. – К сожалению, в Венжувке не проводились социальные опросы жителей. Вы не должны на это соглашаться! Нужно протестовать!

В зале снова разгорелась дискуссия.

– Но это значит, что немцы должны нас забрать? Лучше уж пусть своих!

– Вот именно! Этого мы хотя бы знаем, плохого никому из нас он не сделал, ну и пусть строит эту инвестицию. Денег у него как снега, значит, умеет зарабатывать. А раз умеет, то, может, и нам что-то капнет.

– Люди, вы не слышали, что вам говорили? – Тимон не на шутку рассердился. Неужели у них массовая атрофия мышления? – Мусоросжигательный завод навсегда уничтожит естественную среду этой местности. А это самое ценное, что у вас есть.

– Ты, умник, наешься этой средой? Работы нет по всему воеводству. Туда хоть нанимать будут.

– У сестры под Вейхерово сделали водяную электростанцию, гмина от этого разбогатела и никто не жалуется.

– Считаете, вам будет от этого польза?! – воспользовался Тимон преимуществами микрофона. Журналист был в отчаянии. Он и мысли не допускал, что встретит сопротивление жителей. Для него вопрос был очевидным, а эти люди вели себя, словно толпа слепцов, к тому же глухих. – В таком случае я вам кое-что покажу.

Он подал знак оператору, который с минуту поковырялся в проекторе, и экран снова ожил, а перед глазами собравшихся предстал… Тимон Гурка собственной персоной. На записи он стоял с микрофоном под белым стеклянным офисным зданием и вел репортаж, а в углу виднелся символ информационного телевидения.

«Уже который день продолжается протест жильцов и деятелей Союза городских активистов против, как утверждают протестующие, бандитских методов выселения квартиросъемщиков из квартир, переданных в руки частных владельцев».

Тимон наблюдал за реакцией в зале и с удовлетворением отметил, что все смотрели запись с большим вниманием. Камера показала толпу молодчиков, между которыми время от времени появлялись измученные люди, ставшие жертвами этой жилищной политики.

«Залить квартиры водой, отрезать электроэнергию, подложить экскременты на лестничную клетку, подсунуть насекомых в канализацию – вот методы, которые используют так называемые чистильщики домов».

По залу пронесся возмущенный ропот. Тем временем Гурка, тот, на экране, сунул микрофон одному из мужчин, державшему транспарант с лозунгом «Остановите эксплуатацию, квартиросъемщики – это не товар!».

«Это преступники! – кричал мужчина. – Они мою мать, которой восемьдесят лет, довели до того, что она лежит в палате интенсивной терапии. Это убийцы!»

– Боже, да как же это?! – раздался громкий вопль Пищиковой и был заглушен сидящими рядом, которые не хотели пропустить ни одного слова из репортажа.

«Какие методы использовались в вашем случае?» – спросил Тимон в репортаже. «Служба безопасности ПНР так не действовала, поверьте мне, я старый человек! – Голос мужчины сорвался. – Запугивают нас. Мне семь раз залили квартиру, грибок такой, что потолка не видно. Запустили тараканов в квартиру. Один раз двери мне, прошу прощения, говном измазали, а уж нассать на лестничной клетке – об этом даже не говорю. Теперь воду отключили, и уже четвертую неделю мы ходим с ведрами к колодцу. У меня еще есть силы, но моя соседка, у которой рак, умрет раньше, чем этот кошмар закончится».

С разных сторон слышались возмущенные голоса участников собрания.

Неожиданно на экране появился обвешанный транспарантами дом. Вход в него преграждали баррикады, которых не постыдились бы участники Варшавского восстания. За камерой был слышен голос Тимона Гурки: «Этот превращенный жителями в крепость дом на улице Калиновского выкупила компания «Verde». О ней известно лишь то, что она, как и другие фирмы такого типа, которые в последнее время выкупили несколько десятков старых варшавских домов, связана с консорциумом, принадлежащим Рышарду Гжеляку и Александру Кропивницкому».

Тимон выключил запись и оглядел зал, чтобы оценить эффект, вызванный показом. Среди собравшихся установилась тишина.

– А мне этот Кропивницкий никогда не нравился, – первой заговорила Пищикова, которой всегда было что сказать. – В магазин он не заходил… А если кто-то не заходит, значит, ему есть что скрывать. Шило в мешке не утаишь. Мне давно казалось, что это подозрительный тип.

Тимон взял слово, не желая допустить, чтобы дискуссия пошла нежелательным путем.

– Дамы и господа, у нас мало времени. Решительный протест жителей деревни – это единственный шанс остановить действия Гжеляка против Венжувки. Ваше будущее теперь зависит от вас самих!

– Минутку, момент! А какое мы имеем отношение к Варшаве? – Мужчина в комбинезоне, у которого сестра жила в Вейхерово, встал с места и нервно подергал себя за длинные усы. – Что мы будем иметь, если вы раскроете тут очередную аферу? Вам будет что показать по телевизору, а нам как жить?

Тимон не верил собственным ушам.

– Вы действительно не понимаете? Это же те самые люди! Вы видели, на что они способны? Вы готовы ждать, пока что-то подобное не сделают с вами? Ведь речь идет о вас, не о ком-то другом!

– Впаривайте эту фигню фраерам у себя в столице! – петушился усатый. – Легко умничать, если не живешь тут. Нам постоянно приходится работать, чтобы было что детям в рот положить.

– Несколько семей, может, и пострадают, но большинство выиграют, – заявил молодой землевладелец, имеющий вместе с отцом самое большое в гмине хозяйство, насчитывающее десятки гектаров.

И так по кругу. Каждому было что добавить. Одни боялись завода, другие видели в нем шанс для развития деревни, а может, и всего региона. Аргументы в защиту людей, которым придется покинуть свои дома, разбивались об убеждение, что из-за убытков, которые понесут несколько семей, нельзя отказываться от возможности, позволяющей оттолкнуться от дна. Собрание вышло из-под контроля: все друг друга перекрикивали, пытаясь убедить оппонентов и при этом ожесточенно защищаясь от чужого мнения. Когда еще через полчаса безрезультатных споров люди так и не пришли к единодушному решению, сломленный и взбешенный Тимон решил, что пора заканчивать.

Измученные спорами жители расходились по домам. Одно, безусловно, объединило их этим вечером: у большинства в голове была полная неразбериха.