Декабрь без Рождества - Елена Чудинова

— Затейно придумано, ворвань да тюлений жир! — хмыкнул Роман Кириллович. — А уж когда б еще порох рванул…

Что-то происходило с лицом брандмейстера. Магнетическое подчинение, кое вызвал в нем Сабуров, сменилось теперь живым человеческим пониманием.

— Ядрёна-матрёна! — охнул один из пожарных. — Весь квартал бы заполыхал, дома-то какие…

— Как же так… Такой приличный господин… — владелец дома съехал по стене и осел на грязный пол. Одна нога в теплом голландской чулке лишилась своей туфли.

— Вот что… — Сабуров на мгновение задумался. — Оставлять так нельзя, оно и без пороха хорошо горит. Не поленимся — все волочем на лед. До ближнего канала — две минуты. Грузите. Да, еще, одного малого надо послать в объездку, пусть теперь объяснит остальным, что надобно искать.

— Стало быть, до того, ты, сударь, и не знал, что найдем? — весело усмехнулся брандмейстер. — Прости, твое благородие, что не знаю чина. Однако ж для того, кто вслепую ищет, ты находить горазд.

— Чего-то такого ждал, но теперь все сошлось. Пусть все на лед выносят, а порох — по ветру.

— А может, лучше порох-то сдать куда следует? — неуверенно спросил брандмейстер.

— Нет, — уверенно ответил Сабуров. — Все на лед, в сугробы, по ветру. Черт ведь его знает…

Не договорив, он уверенно, словно всю жизнь тем и занимался, взвалил вонючий бочонок на плечи.

— Быстро, грузим!

…Князю Сергею Петровичу подали полстакана мадеры, затем крепкого чаю… Сестра заботливо размешивала сахар. Блаженно ощутив себя больным, Трубецкой полностью отдался во власть добрых женских рук.

Нескончаемый день все длился, словно наступила полярная зима навыворот и солнцу вовсе не должно было заходить.

Глава XX

Проклиная себя, что не опередил Сутгофа, полковник Николай Карлович Стюрлер велел замкнуть казармы лейб-гренадер цепью, взбунтовавшую роту не пускать обратно.

— Видите, как начальники боятся? Цепь ставят! — говорил меж тем на дворе белокурый двадцатиоднолетний Панов. — Полки придут сюда да всех вас перебьют за ложную присягу![51]

Смущенные выходом первой роты, солдаты слушали с тревожным жарким интересом.

— Все уж там, кроме вас, все за законного царя, все за Константина! — Мундир на Панове был расстегнут, словно вышел он во двор прохладиться с душной пирушки. — Ребятушки! У меня ж за вас сердце кровью обливается! Почто этому Каину присягнули, что на доброго нашего Константина покушался?! Брата родного в железо заковал! Разве не грех на вас, лейб-гренадеры?!

— И то, грех!

— Что ж делать-то?

— Идти за мною! Не пойдете — один пойду, пускай и моя кровь на вас падет! Но уж и вы пощады не ждите потом!

— А что, веди! Все одно пропадать!

— К Сенату!

— К Сенату!!

— Нет! Не к Сенату! — Успев с полчаса тому стакнуться с Каховским и Рылеевым, Панов понял, что пора метнуть на стол главную карту. — Идем на Зимний! Зимний нам нужней всего! Боевыми заряжай!

— На Зимний!!

— Ур-ра!!

— Стойте, солдаты! Это измена! — Стюрлер, проверявший цепь снаружи, вбежал на двор. — Не слушайте предателя! Солдаты! Вы ж присягнули! Разве присяга теперь ничто?!

— Присяга твоя обман!

— Кровью смоем присягу царю-Каину!

Под ударом хлынувшей толпы Стюрлер отлетел к стене, упал.

Цепь в мановение ока оказалась смята. Размахивая саблей, Панов бежал по Мильонной к Дворцовой площади. Больше девяти сотен лейб-гренадер, сотрясаю улицу грохотом, мчало за ним.

…Великий Князь Михаил Павлович привел остававшихся в казармах московцев. Все же подтянулись измайловцы.

— Надо атаковать, брат! Чего мы ждем? Сейчас сил наших больше!

— Я хочу, чтоб солдаты увидали, стоять им тут смысла нету. Они захотят воротиться в казармы. Еще немного — и захотят.

…

— Саперы!! К нам саперы пришли! — Дети дружно облепили подоконник. — Платон Филипыч, гляньте, сколько саперов!

— Господи, благодарю Тебя! — Платон Филиппович размашисто перекрестился. — Ваше Высочество, эти саперы будут нас охранять, покуда ваш папенька, Его Императорское Величество, усмирит мятежников. С вашего позволения, я вас покину ненадолго.

Через несколько минут саперы выстроились во внутреннем дворе. Но вздохнуть с облегчением при виде тысячи человек, четко занявших оборонительную позицию, Роскоф не успел.

— Ура, Константин!!

Рев сотен глоток, нестройный, громогласный, был услышан во дворе всеми.

— Ура, Николай!! — слаженно прогремело в ответ. Внешний караул вступил в противостояние.

— Вперед, ребята!! — размахивая шпагой, кричал Панов. — Всего-то дела — пробиться в ворота! Внутри как по шелку пройдем! А ну, навались!!

Кровь отлила от лица, вся, до капельки: что было бы, думал Платон Филиппович, когда бы саперы опоздали минут на пятнадцать?! Впрочем, еще неизвестно, что будет теперь. Сколько их там, снаружи, атакует?!

Отчаянные крики и стук рукопашной со стороны ворот сливались в единый шум с командами офицеров, с лязгом затворов…

— Ух ты, Алешка, сейчас бой будет!! — возбужденно кричал товарищу маленький Наследник. — Смотри, ты смотри, как они встали! Изготовились!

— Немедля от окон!! — старый лакей Смирнов, позабыв обо всем, в том числе и о своей подагре, кинулся сердито стаскивать детей вниз. — Уши накручу всякому, кто вдругорядь подойдет, истинный крест, накручу уши!

Лейб-гренадеры разрозненною толпою, в разных мундирах, кто в парадных, кто в будничных, потоком хлынули на двор.

Даже если б вид сотен поднятых ружей и мог остановить своей нежданностью первые ряды мятежников, они не все равно понуждены были б продвигаться вперед, так напирали задние. Лишь нечто наподобие перибола — мертвая полоса — разделяла теперь саперскую тысячу и столько же готовых к атаке лейб-гренадер.

— Пропускай по-хорошему, за нами другие придут! Вам тут все одно полечь!

— Надобно, так поляжем! Не впервой!

— Только сперва вас с собой положим!

— Да еще сколько! Детишек иудам не выдадим!

Слова угроз, словно зловещие птицы, летали от одной толпе к другой через мертвую пустую полосу, булыжники казались черной рекой.

Стикс, невольно подумал Платон.

— Что, не ждали? Глянь, ребята, рожи-то в цвет ляжки испуганной Машки!

— Ура, Константин!!

— Царь Ирод ваш Константин, коли за родными племянниками вас прислал! Ура, Николай!!

Роскоф уже выделил взглядом главного зачинщика штурма — какого-то светловолосого поручика со смазливым, юным лицом, что стоял в стороне, опустив шпагу и прижав левую руку ко лбу. Поза его выражала несомненную растерянность.

Раздвигая строй плечом, Платон Филиппович пошел на сближение с ним. Пистолетная пуля ошибиться не должна. Надобно снять молодчика прежде, чем тот решится на команду. Лучше, конечно, надежно ранить… Пустое, де Роскоф, здесь не стрельбище. Рисковать нельзя, целить мгновенно и в грудь.

Панов между тем похолодевшей спиною ощущал, что раскиданные перед бутылочным горлом ворот финляндцы уже начинают стягиваться для удара в спину. Но главное, конечно, эти, впереди… Принесла же их нелегкая! Силы равны, но положение лучше у них, куда как лучше… Рисковать или нет? Ах, локоть-то близок…

Роскоф медлил поднимать руку, ощутив нерешительность Панова.

— Уходим, ребята! Измена! — пронзительно выкрикнул наконец тот.

Платон дал Панову раскрыть рот только потому, что чуткие в миг крайней опасности нервы уверенно подсказали: враг сейчас дрогнет.

— Измена!! — снова бессмысленно заорал Панов. — Идем спасать наших, идем к Сенату! Обратно, ребята!

Толпа лейб-гренадер устремилась вспять.

Бить ли в спины, отчаянно спросил себя Роскоф, но сам же удержал команду: пусть их теперь кто угодно бьет, главное — уходят отсюда.

Уф, семь потов сошло, семь жизней пережито. Уходят. Уходят, августейшая Семья в безопасности.

…Задыхаясь, выбиваясь из сил, полковник Стюрлер, не нашедший себе лошади, догнал лейб-гренадер уже на площади.

— Вас обманули… Обманули… — Он хватал солдат за руки, бесконечно повторяя одно и то ж, в последнем проблеске надежды находя работу мысли в лицах. — Вас обманули, нет никакой вражды между братьями, нет и быть не может!..

— А вы, полковник, на чьей стороне будете? — Каховский, вышед из-за монумента, угрожающе поднял пистолет.

Скользнув по штатской фигуре рассеянным пренебрежительным взглядом, Стюрлер, казалось, и вовсе не хотел сперва отвечать. Но все же надумал.

— Николаю я присягал и Николаю верен.

— Ах, вот оно! — Каховский вскинул пистолет.

— Колите, рубите его, ребята! — Уже приноровившийся убивать с Каховским на пару, Оболенский дважды рубанул Стюрлера по голове.

Полковник упал не сразу — отчаянно прошел к своим солдатам еще несколько заплетающихся шагов.