Голод - Нурдквист Лина

– Я боюсь оставаться здесь один! – кричал он. – Я хочу домой!

– Ты дома, Руар, – отвечала Бриккен, – в доме, который нашли твой отец и твоя мать, где они поселились, где ты прожил всю жизнь.

Они обнялись и долго стояли так. Два узловатых дерева на ветру, а чуть в стороне – я, которой предстоит сыграть роль пилы. Руар поймал мой взгляд через ее плечо и смотрел мне прямо в глаза – так, как мне когда-то нравилось, когда я знала, что в его власти снова отвести взгляд. Его тело сотрясалось от смеха, страх позабыт. Его руки скользнули по одежде Бриккен. Портрет кого-то другого. Поддельный Руар – тот, кто занял его место. Она убрала его руку и хотела уйти, но Поддельный Руар поплелся следом с набухшими брюками и непристойными мыслями. Он прошел совсем рядом, не тронув меня. Мой взгляд заметался. Сейчас совсем близко. Тонкая блестящая ниточка, связывавшая его с жизнью, натянулась, вот-вот разорвется. Настанет ли уже тепло в тот день, когда он умрет, или это произойдет еще до наступления весны? Внутри у меня все похолодело. Овчарка подняла голову, и мы с ней долго смотрели друг на друга.

Помню очень пожилого человека в постели – ему никак не меньше девяноста, он улыбается, когда я вхожу в комнату. Его могучими руками построен весь второй этаж дома. Эти большие мозолистые руки прикасались ко мне. Под рубашкой таится трепетное сердце. Тело отказывается служить ему, но душа не сдается. Я смотрю на его руки, лежащие поверх одеяла. Много лет прошло с тех пор, как он держал в своей руке пухленькую ручку ребенка в лесу. Обнимал меня. Но мозоли на ладонях остались – как воспоминания. Когда я беру его руку в свою, то ощущаю ее тепло, и мы с ним соприкасаемся лбами.

Это воспоминание я точно придумала, потому что такого не случилось. Это мгновение зависло во времени. Руар не стал этим благообразным стариком. От него осталась одна тень. Он забывал мыться. Постоянно находился в движении, царапал ногтями одеяло, лежавшее у него на коленях, тревожно бродил из комнаты в комнату в поисках чего-то, когда память превратилась в лохмотья. Иногда описывался, не замечая этого. Сидел среди резкого запаха с мокрыми холодными бедрами. Бриккен мыла и переодевала его, а он все больше отдалялся от нас. Все медленнее подносил вилку ко рту. Я тоже двигалась все медленнее, осознавая, что момент настает. Я сказала ему об этом.

– Конец приближается.

Так я сказала.

Он посмотрел на меня кошачьим взглядом.

– Как сможет мое сердце биться в тот день, когда перестанет биться твое? – спросил он.

«Это твое сердце остановится».

Так я подумала, но вслух ничего не сказала.

Чуть позднее он в растерянности стоял в прихожей, держа в руке свои ботинки.

– Не оставляй меня здесь! – сказал он. – Забери меня домой!

Он вцепился в мою руку выше локтя – так крепко, что я едва сумела вырваться. Позднее в тот день я остановилась в дверях кухни и посмотрела на него – он сидел с пустым взглядом над тарелкой с несъеденным обедом.

«Это я: Кора. Ты стал совсем стар, и мы не знаем, сколько тебе осталось. Можно, я убью тебя?»

Само собой, вслух я ничего не произнесла. Попыталась встретиться с ним глазами, но он смотрел вниз. Наверное, рылся в своих воспоминаниях. Нет, все равно ничего не выйдет. Воспользоваться таблетками я не смогу. Мне вспомнились слова врачей в больнице, сказанные давным-давно.

– Мы всегда берем анализ крови – на всякий случай.

Так они сказали.

Иногда он забывал закрыть рот, и оттуда выпадали кусочки тушеной картошки. Не мое дело – наклоняться вперед и вытирать ему подбородок, так что я посмотрела на Бриккен, но она была занята другим делом. Я видела, как еда вытекает наружу, капает в тарелку, на стол. Небольшой кусочек жаркого упал на его фланелевую рубашку, как случалось с Бу, когда он был маленьким. Мой Бу, он так любил дедушку. Я отвела взгляд.

В конце концов, его забрал туман в голове. Туман и я. Моя трусость спасла нас обоих. В тот день Бриккен протирала кухонные шкафчики, я пришивала пуговицы, а Поддельный Руар читал газету, как будто слова что-то значили. В кухне повис легкий запах человеческих испражнений, я отвернулась всем телом. Я занималась своими делами, повернувшись спиной к миру, когда он стал лапать меня на глазах у Бриккен.

Схватил меня за грудь.

Сжал своими теплыми руками.

Мое терпение лопнуло.

Казалось, мне дали под диафрагму. Содержимое желудка поднялось до самого горла – мне показалось, что меня сейчас вырвет. Заметила ли Бриккен? Узнает ли об этом Бу в своем Лулео и что он скажет? Передо мной встала картина – он стоит на площади в плотном кольце людей, и все показывают ему средний палец.

– Твоя мама спала с твоим дедушкой! – говорили они. – Тьфу, какая мерзость!

Что-то скреблось под блузкой. Материнское сердце, хотя и разбитое. Что теперь будет? Что будет со мной? Мне придется уехать? Что обо мне скажут?

Вырвашись, я поспешила вверх по лестнице. Тяжелые шаги, слезы на глазах. От моих мыслей несло затхлостью, как от застоялой воды. Я плюхнулась на жесткий шаткий пуфик у двери спальни и закрыла голову руками. Когда незримый волкодав улегся у моих ног, я одними глазами подала ему сигнал.

Натягивай лук.

Снять деревянную ступеньку. Клей для бумаги, вставить ступеньку обратно, дать высохнуть. Я хотела, чтобы он умер. Я обещала помочь ему, но не поэтому я испекла ему булочки. Уложила в его коробку для еды, положила в охотничью сумку и указала, в какую сторну идти.

– Отдохни на своей вышке, иди спокойно, не торопись.

Так я сказала.

– На моей вышке.

– Да. Пойди и посиди там.

Я видела, как он уходит, сгорбив спину, как пересекает двор мелкими шажками. В саду лежал толстый слой снежных кристаллов, они хрустели у него под ногами. По пути наружу я заметила, как в зеркале промелькнуло мое отражение. Лицо выглядело как обычно, только немного более бледное, рот тоньше, как узкая черточка. Облегчение и горе. Потом я кинулась к дыре в заборе и побежала к вышке. Обычно он приходил первым и ждал меня там. На этот раз он пришел вторым.

Пожилому приходится долго пробираться среди корней и камней. Я прошла среди папоротников и кустиков черники, вышла на поляну позади каменной изгороди, переступила через плохо закрепленную ступеньку и уселась у одного из окошек на вышке. Вдыхая морозный воздух, думала о своей Овчарке. От холода ломило зубы.

А вдруг пойдет снег. Руки у меня дрожали. Ноги тоже. А вдруг он не придет. Может быть, он повернул назад.

Я услышала его шаги еще до того, как он появился в поле зрения. В ушах у меня зашумело.

Равнодушный зимний ветер.

Беспощадный.

Он шел, волоча ноги по земле. Деревянная лестница заскрипела, когда он взялся за нее руками. Овчарка стояла, спокойная, но на стороже. Она уловила запах Руара и знала, что он приближается.

Лестница заскрежетала, когда Руар крепче ухватился за нее. Вот он начал подниматься. Узловатые пальцы на ступенях, ведущих к площадке вышки. Синие жилы вздулись на руках, когда он подтягивался вверх. Закинул ружье и рюкзак впереди себя на площадку. И вот уже его голова и волосы появились над краем. Я увидела, как напряглись под шерстью мышцы Овчарки. Прямо подо мной – сгорбленные плечи Руара, я знала это. Меня всю трясло, пальцами я сжимала холодный камень. Если ступенька не сорвется с клея и не унесет его вниз, смогу ли поднять над головой камень?

В его лице не было удивления. Думаю, он знал, что мы ждем его. Никогда не узнаю, смогла бы я или нет, потому что в эту самую секунду ступенька хрустнула, и он упал. Ударившись о землю, тело издало вздох. Глубокий вздох. Окончательный. Душа вытекла из него, он умер. Лес затаил дыхание, а потом зашелестел дальше на длинном выдохе. Некоторое время я дышала за него, закрыв глаза, повернув лицо к солнцу. Волкодав побежал прочь и исчез между деревьями.

Бруснично-красная лужа растеклась возле его головы, из него по-прежнему вытекало нечто похожее на темно-красное тесто для печенья. То была его кровь. Больше она ему ни к чему. Красивые желтые листья рядом с ним и растекающаяся по ним кровь. Потом она застынет, как ночной лед.