Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

Когда я выбрался наружу через черный ход, уже стемнело. Фонари здесь по мере удаления от людных улиц становятся редкими и чахлыми, как колодцы в пустыне. И тут стало ясно: запутывая следы, я теперь и сам не очень помню, где припарковал свою «хонду». Только это и спасло мне жизнь.

В поисках машины я принялся щелкать брелоком «хонды». И та в какой-то момент благодарно отозвалась: вспыхнула огнями со всех четырех сторон, хрюкнула открывающимися замками. Я в это мгновение находился от нее шагах в сорока или пятидесяти. А человек, который неподалеку от машины быстро шагнул из кустов на дорожку, ― гораздо ближе. Фальстарт вполне извинительный: ну никак он не мог предположить, что клиент кинет ему такую подлянку! Немного уравнивало шансы, что ничего подобного не ожидал и сам клиент. Когда в свете коротко сверкнувших фонарей «хонды» из кустов вывалилась тень с вытянутой вперед рукой, я затормозил. Не столько в прямом смысле, сколько в переносном. Чего нельзя было сказать о вероятном противнике.

Этот был настоящим профессионалом. В отличие от меня он не остался стоять столбом посреди дороги. Не опуская руки, четко, как на учениях, развернулся ― точно на мой мелькнувший в слабом свете габариток «хонды» силуэт. И судя по вспышкам, двинулся вперед, открыв огонь на ходу.

Следует честно признать: в том, что он в меня не попал, нет ни его вины, ни моей заслуги. Все-таки стрелять из пистолета с глушителем с пятидесяти шагов в полной темноте трудно даже по неподвижной мишени. А тут мишень после второго или третьего выстрела наконец спохватилась и так с перепугу ломанулась сквозь заросли бузины, что накрыть ее можно было разве что хорошим минометным залпом.

Вывалился я из кустов на дорожку где-то в соседнем дворике прямиком под слепящие фары грозно надвигающегося на меня автомобиля и понял: окружили! Метнулся было обратно в кусты, но тут на крыше машины полыхнули синие сполохи. Я споткнулся о бордюр, упал на одно колено и понял, что не в силах подняться. А прямо над моей головой знакомый голос поинтересовался с удивлением:

― Эй, Северин, ты чего здесь по кустам шаришься?

Впервые за много лет явление старшего оперуполномоченного Харина вызвало у меня радость, граничащую со слезами умиления. Умалить ее не могло даже то, что, выйдя из патрульной машины, он стоял надо мной, раскачиваясь, как матрос на палубе посреди штормящего моря, и водкой с пивом разило от него на всю округу.

― Совершаю вечернюю пробежку, ― огрызнулся я, понемногу приходя в себя и даже делая попытку встать на непослушные ноги. По мере того как проходил испуг, возвращалась застарелая привычка не давать Харину спуска: ― А тебя чего, перевели все-таки в патрульные?

Но тот был настроен неожиданно благодушно:

― Ну что ты вечно собачишься, Северин? Никогда слова в простоте не скажешь! День рождения у меня, отмечали в кабаке. Ребятки, вот, до дома подкинули.

Я почти устыдился. Пробормотал:

― Хеппи берздей…

И тут же подумалось, что у меня тоже в некотором смысле день рождения. А вслед за этим пришло в голову, что таким неожиданным подарком, как доставившая в здешние дебри Харина «пэгэшка», грех было бы пренебречь.

― Пацаны там какие-то бритые тусуются, ― махнул я рукой в сторону только что извергнувшей меня бузины. ― Палят по окнам. Хорошо, из травматики, а то и похуже.

― Бритые?! ― подобрался Харин. ― А ну, садись в машину, покажешь!

В ближайшие четверть часа, проутюжив окрестности на патрульной машине, я мог считать местность, включая зеленку, полностью зачищенной. Ни один киллер в трезвом уме и здравой памяти здесь оставаться не мог. Торжественно выгрузив вконец разомлевшего Харина у его дома, я бесстрашно вернулся к «хонде», а зодно к попыткам понять логику происходящего.

Итак, мои отношения с контрагентами вошли в качественно иную фазу. Меня больше не брали в плен. Меня убивали на месте. И этот новый подход к проблеме требовал осмысления.

С вопросом «кто» вроде бы все было ясно. Воробьев-Понос-Приветов целый день игнорировал мои настойчивые попытки встретиться или хотя бы поговорить. А вот Дед Хабар вместе со своей бабой Лерой, напротив, должен был весьма огорчиться моим неуважительным к ихнему авторитету отношением. Меня, мелкую никчемную рыбешку, могли запросто выпотрошить и выбросить, как того же товарища подполковника действующего резерва. Но вместо этого пустили еще маленько поплескаться в пруду. В благодарность за что я должен был продолжать копаться носом в придонном иле. Либо сам чего нарою, либо, глядишь, подманю другую, более крупную рыбину. Я же отплатил своим благодетелям черной неблагодарностью. И никак не могу их винить, что осерчали. Но убивать-то за что?!

Да не просто убивать, а натурально устраивать засаду с настоящим киллером, будто я бизнесмен какой или банкир! Но тут припомнился стрингер Вантуз: «за что» у нас никого не убивают. Убивают — «для чего» или «почему». И все начало вставать на свои места. Мне известно, чем я мог быть полезен Деду Хабару. Понятно, как сделался бесполезен. Оставалось определить ― чем я ему теперь вреден.

Ответ лежал на поверхности. Наблюдение за мной установили с того момента, как я давеча очухался за рулем «гольфа» возле своего дома. И ночью наруж-ка неизбежно должна была зафиксировать визит ко мне Вальки-Поноса. А утром я нахально, даже демонстративно ушел от хвостов. И целый день болтался неизвестно где без всякого присмотра. Даже, вполне возможно, носом-то рыл, но в пользу конкурентов. И поэтому подлежал ликвидации как вражеский недобиток.

Это было плохо. Даже очень плохо. Потому что, согласитесь, одно дело играть в шпионов как бы понарошку, и совсем другое ― когда начинают палить из пистолетов по живым людям. Обычно в таких случаях нормальный человек либо пересаживается в бронированный «мерседес» с охраной, либо уходит в бега, либо пытается откупиться. «Мерседес» отпадал ― моих скудных средств не хватило бы и на бронированный ветровичок для него. Мысль податься в бега витала в воздухе и в головах Прокопчика с Малым-Малаем давно. Только не было полной уверенн-ности, что Пенза это что-то вроде канадской границы, за которой я буду чувствовать себя в полной безопасности. Но хуже всего, что и перспектива откупиться представлялась весьма туманной. Да, диски были у меня. Но во-первых, пока они являли собой просто две бессмысленные железяки. Во-вторых, если я и открою их, неизвестно, какая дрянь там обнаружится. В-третьих, не так уж важно это «во-вторых», ибо Хабар с Поносом все равно будут подозревать, что…

Я крепко обхватил голову ладонями, потому что всерьез испугался, что она вот-вот треснет. Сказка про беглого… нет, про белого бычка. Чистая оговорка по Фрейду. Если б не знать. Если б не знать.

И тут мандраж прошел ― как рукой сняло. Всего-то от одной простенькой мыслишки: когда нет вариантов ― это ведь само по себе вариант!

Куда я собирался сейчас двинуть? На поиски травести Голдовской, у которой по квартире бродят чужие люди.

Что они там ищут? Да то же, что искал я: следы сбежавшей хозяйки.

Зачем они это делают? Точно не знаю, но могу предположить, что две недели назад она оказалась свидетельницей чего-то такого, от чего одни люди запивают, другие лезут в петлю, третьи совершают самоубийственные поступки вроде похищения жестких дисков. Причем одной из последних, если не единственной живой и более или менее вменяемой свидетельницей.

Что мне сейчас остается? Двигать туда, куда с самого начала собирался. Ведь травести может и ситуацию помочь прояснить, и наши совместные шансы на выживание увеличить.

«Хонда» так и стояла с открытыми замками. Вопреки опасениям, из темного дворового лабиринта я выбрался на проспект практически с первого раза. Через семь минут я уже подруливал к подъезду дома на Войковской, еще через полторы стоял на полутемной лестничной площадке с верным стетоскопом в ушах.

В квартире, арендуемой артистками эротического жанра, было тихо. Никаких анонсированных Фаиной Семеновной шагов, двигания мебели. Стоять и слушать тишину можно было долго, но что-то подсказывало мне: по ту сторону двери никого нет. Язычок замка снова покорно спасовал супротив швейцарской стали, и я шагнул за порог.

В двух словах: если обыск и имел место в данном конкретном помещении, был он весьма грамотным. В том смысле, что видимых следов не оставил. Так что определить с уверенностью, что тут искали, а главное, нашли ли что-нибудь, я не мог. Да и не очень хотелось тратить на это время. Меня интересовали другие вопросы, ответы на которые я получил довольно быстро, осмотрев комнату инженю Марины Шлык.

Не вызывало сомнений, что последний раз она выходила отсюда, как говорится, с вещами. Из шкафа исчезли платья и куртки, из комода ― дамские аксессуары и постельное белье, не говоря уж о спрятанных в нем долларах. Я открыл тумбочку возле кровати: пропали даже тампоны с презервативами. Только одна вещь сиротливо оставалась лежать на верхней полочке: яркий буклет с девятью полуголыми девицами в гусарских киверах и доломанах, прикрывающих срамные места картонными буквами, составляющими слово «Потемкинъ».