Как устроен мир на самом деле. Наше прошлое, настоящее и будущее глазами ученого - Вацлав Смил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти реалии помогают объяснить, почему в ближайшие 20–30 лет основы нашей жизни существенно не изменятся, несмотря на практически не прекращающийся поток заявлений о все новых чудесных изобретениях, от фотоэлементов до литий-ионных аккумуляторов, 3D-печати всего на свете (от микроскопических деталей до целых домов) и бактерий, способных синтезировать бензин. Сталь, цемент, аммиак и пластик останутся четырьмя материальными столпами цивилизации; большая часть транспорта по-прежнему будет работать на полученном путем перегонки нефти жидком топливе (автомобильном бензине и солярке, авиационном керосине, дизельном топливе и мазуте для судовых двигателей); поля будут обрабатываться тракторами, тянущими за собой плуги, бороны, сеялки и распылители удобрений, а урожай собираться комбайнами, ссыпающими зерно в грузовики. Высотные дома не будут печатать на месте гигантские машины, а если случится очередная пандемия, то роль разрекламированного искусственного интеллекта будет, скорее всего, такой же незначительной, как во время пандемии SARS-CoV-2 в 2020 г.[630].
Невежество, упрямство и смирение
COVID-19 стал идеальным — и дорогостоящим — напоминанием о нашей ограниченной способности предсказывать будущее, и это тоже существенно не изменится (и не может измениться) при жизни следующего поколения. Последняя пандемия пришла после десятилетия, изобиловавшего громкими заявлениями о беспрецедентном и якобы по-настоящему «революционном» техническом прогрессе. Главным из них было ожидание неизбежного использования чудесных возможностей искусственного интеллекта и нейронных сетей (так сказать, сингулярность-лайт) и редактирования генома, что позволит создавать новые формы жизни по своему желанию[631].
Преувеличенный характер подобных заявлений лучше всего иллюстрирует название бестселлера 2017 г., книги Юваля Ноя Харари «Homo Deus»[632]. А если вам нужны еще доказательства, то COVID-19 продемонстрировал безосновательность любых заявлений о нашей богоподобной способности управлять свой судьбой: ни одна из этих рекламируемых возможностей не помогла предотвратить появление или ограничить распространение этого РНК-содержащего вируса. Максимум, на что мы оказались способны, это последовать примеру жителей средневековых итальянских городов: держаться подальше от других и не выходить из дома 40 дней, соблюдая quaranta giorni[633]. Вакцины появились довольно быстро, но они не помогли вылечить больных и не предотвратят следующую пандемию. Поэтому мы должны молиться, чтобы следующая пандемия (потому что она обязательно будет!) пришла через несколько десятилетий относительно мягких сезонных эпидемий вирусов, а не через несколько лет и в гораздо более вирулентной форме.
Воздействие COVID-19 на богатые страны в целом и на Соединенные Штаты в частности также иллюстрирует, насколько неуместны некоторые из широко разрекламированных (и очень дорогих) попыток формирования будущего. Самыми заметными среди них были шаги по возобновлению пилотируемых космических полетов и особенно научно-фантастической миссии на Марс, попытка перехода к персонализированной медицине (диагностика и лечение, скорректированные для каждого пациента в зависимости от его риска и реакции на болезнь), чему журнал The Economist посвятил специальную статью 12 марта 2020 г., как раз в тот момент, когда COVID-19 начал наполнять городские больницы Европы и Северной Америки пациентами, которым требовался кислород, а также озабоченность улучшением связи, с бесконечной рекламой преимуществ сетей 5G[634]. Насколько неуместны все эти попытки, когда (еще одно клише) единственная оставшаяся супердержава не в состоянии обеспечить своих медсестер и врачей достаточным количеством индивидуальных средств защиты, в том числе таких простых, как перчатки, маски, шапочки и халаты?
Поэтому США пришлось заплатить Китаю — стране, где талантливые архитекторы глобализации сконцентрировали почти все производство этих важных товаров, — бешеные деньги, чтобы доставить самолетами достаточное количество средств индивидуальной защиты и предотвратить закрытие больниц в разгар пандемии[635]. Страна, которая тратит на военные нужды более половины триллиона долларов (что превышает расходы всех потенциальных противников вместе взятых), оказалась не готовой к событию, вероятность которого была стопроцентной, и у нее не было необходимых медицинских товаров: инвестирование в размере нескольких сотен миллионов долларов в производство внутри страны могло бы существенно снизить экономические потери от COVID-19, исчисляющиеся миллиардами долларов![636]
В Европе дела обстояли не лучше. Государства конкурировали за широкофюзеляжные самолеты, доставлявшие защитные средства из Китая; отсутствие границ, которым так гордились, быстро сменилось политикой осажденной крепости, крепнущий союз стран не смог выработать единого ответа на угрозу, и в течение первых шести месяцев пандемии в четырех из пяти самых крупных стран континента (Великобритания, Франция, Италия и Испания) и в двух самых богатых странах (Швейцария и Люксембург) — системы здравоохранения которых десятилетиями считались образцом для подражания — была зарегистрирована самая высокая смертность[637]. Кризис обнажил реалии, избавил от иллюзий и заблуждений. Реакция богатых стран на COVID-19 заслуживает одного иронического комментария: действительно Homo deus!
В то же время реакция богатой части мира на COVID-19 иллюстрирует наш неизменно нереалистичный подход к основным реалиям, обусловленный тем, что мы склонны забывать даже травмирующий опыт. Когда началась пандемия COVID-19, я не ждал, что это событие будет рассматриваться в должной исторической перспективе (а чего еще ожидать от общества, в котором преобладают твиты?), и не был удивлен ссылками на испанку 1918–1919 гг., ставшую причиной наибольшего числа смертей от пандемии в современной истории, хотя точное число ее жертв остается неизвестным[638]. Как отмечалось в главе о риске, с тех пор мы пережили три серьезные (и лучше изученные) пандемии, но они не оставили серьезного следа в нашей коллективной памяти.
Я уже предлагал объяснение этому феномену, но возможны и другие. Может быть, более одного миллиона смертей в 1957–1958 гг. (в большинстве стран за 6–9 месяцев) рассматривались сквозь призму гораздо больших потерь во Второй мировой войне, которую еще очень хорошо помнило старшее поколение? Или наше коллективное восприятие изменилось до такой степени, что мы не в состоянии примириться с тем фактом, что всплески высокой смертности всегда будут находиться вне нашего контроля? А может, причина просто в том, что забывание является необходимым аспектом памяти как на личном, так и на коллективном уровне, и это тоже никогда не изменится, и мы снова и снова будем удивляться тому, чего следовало бы ожидать?
Не менее важным, чем забывание, является упрямство:
