Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотя Янси молчала всю дорогу, полностью отдавшись своему плохому настроению, свежий северный ноябрьский воздух все же подействовал на нее успокоительно. Завтра нужно будет вытащить из чулана меховое пальто, подумала она.
— Куда мы приехали?
Машина замедлила ход, и Скотт с любопытством оглядел помпезную каменную фигуру, ясно вырисовывавшуюся в лунном свете; одна рука покоилась на книге, а указательный палец другой с символической укоризной показывал прямо на остов недостроенного нового дома.
— Здесь кончается Крест-авеню, — сказала Янси, повернувшись к нему. — Это наша главная улица.
— Музей архитектурных неудач!
— Что-что?
— Да нет, ничего! — пробормотал он.
— Я должна была рассказать вам о городе, но я забыла… Если хотите, можно немного пройтись по бульвару вдоль реки — но, может, вы устали?
Скотт уверил ее, что не устал — совсем не устал.
Цементная дорога сужалась под темнеющими деревьями, переходя в бульвар.
— Миссисипи — как мало она значит для вас сегодня! — вдруг сказал Скотт.
— Что? — Янси огляделась вокруг. — Ах, река…
— Думаю, что для ваших предков она представлялась самым важным жизненным фактором.
— Но мои предки жили не здесь, — с плохо скрытой гордостью ответила Янси. — Мои предки были из Мэриленда. Отец переехал сюда после того, как окончил Йель.
— Ого! — Скотт из вежливости сделал вид, что прямо-таки поражен.
— Мама была родом отсюда. А отец переехал из Балтимора, потому что здешний климат полезен для его здоровья.
— Ясно.
— Разумеется, я считаю, что теперь наш дом — здесь, — и, чуть более снисходительно, — впрочем, место для меня не имеет никакого значения.
— Да, конечно…
— Если не считать того, что мне хочется жить на востоке страны и я никак не могу убедить отца туда переехать, — закончила она.
На часах было уже глубоко за полночь, и на бульваре практически никого не было. Иногда впереди, на верхушке холма, появлялась пара желтых дисков, и при приближении вырисовывались очертания припозднившегося автомобиля. Не считая этого, они были одни во тьме. Луна скрылась за облаками.
— Когда дорога подойдет к реке, давайте остановимся и посмотрим на воду? — предложил он.
Янси внутренне улыбнулась, почти рассмеялась. Предложение было явно из тех, какие один ее знакомый называл «понятными на всех языках». Смысл его сводился, конечно же, к созданию естественной ситуации, благоприятствующей поцелую. Она задумалась. Мужчина до сих пор не произвел на нее никакого определенного впечатления. Он хорошо выглядел; скорее всего, у него были деньги; он жил в Нью-Йорке. Во время танцев он начал ей нравиться, симпатия росла по мере того, как вечер подходил к концу; но ужасное прибытие отца домой вылило ушат холодной воды на только что родившееся тепло в отношениях. Стоял ноябрь. Ночь была холодной. Но…
— Хорошо, — кротко согласилась она.
Дорога раздваивалась; они немного покружили и остановили машину на открытом месте, высоко над рекой.
— Ну, и? — сказала она в тишине, воцарившейся после того, как двигатель перестал работать.
— Спасибо.
— Тебе здесь нравится?
— Почти. Но не совсем.
— Почему?
— Сейчас скажу, — ответил он. — Почему тебя назвали Янси?
— Это семейная традиция.
— Очень красивое имя.
Он ласково повторил «Янси» несколько раз.
— Янси — в нем слышится вся грация Нэнси, но в нем нет чрезмерной важности.
— А как тебя зовут? — спросила она.
— Скотт.
— Скотт, а дальше?
— Кимберли. А ты не знала?
— Я плохо расслышала. Миссис Роджерс представила тебя чуть невнятно.
Последовала недолгая пауза.
— Янси, — повторил он. — Прекрасная Янси, голубоглазая и томная! Ты знаешь, почему я не совсем доволен поездкой, Янси?
— Почему?
Она незаметно приблизила свое лицо и ждала ответа, слегка раскрыв губы; он знал, что просящей — воздастся.
Не спеша, он наклонился к ней и дотронулся губами до ее губ.
Он вздохнул — и оба они почувствовали какое-то облегчение, им больше не нужно было играть в то, чего требовали древние обычаи для дел подобного рода.
— Спасибо, — сказал он так же, как и тогда, когда остановил машину.
— Сейчас ты доволен?
В темноте она, не улыбаясь, смотрела на него своими голубыми глазами.
— Почти; но разве я могу быть уверен?
Он вновь наклонился к ней, но она отвернулась и включила зажигание. Наступила глубокая ночь, и Янси начала уставать. Какой бы ни была цель сегодняшнего эксперимента, она была достигнута. Он получил то, о чем просил. Если ему понравилось, ему захочется еще, и это давало ей определенные преимущества в игре, которая, как она чувствовала, только что началась.
— Я хочу есть, — капризно сказала она. — Давай поедем куда-нибудь и поедим.
— Отлично, — с печалью в голосе согласился он. — Как раз тогда, когда мне стало так хорошо на Миссисипи.
— Как ты думаешь, я красива? — почти что жалобно спросила она, когда они откинулись на спинки сидений.
— Что за нелепый вопрос!
— Но я люблю, когда люди мне об этом говорят!
— Я как раз и собирался этим заняться, но тут ты включила мотор…
Они приехали в центр и заказали яичницу в пустынном ночном ресторане. Янси была бледна. Ночь стряхнула энергичную лень и томный колер с ее лица. Она завела разговор о Нью-Йорке и слушала его рассказы до тех пор, пока он не стал начинать каждое предложение с «Ну, ладно, смотри, вот ты…».
После ужина они поехали домой. Скотт помог ей поставить машину в небольшой гараж, и прямо перед входной дверью она позволила ему поцеловать себя еще раз. А затем ушла в дом.
Большая гостиная, занимавшая практически всю ширину маленького дома, освещалась лишь красными отблесками умирающего в камине огня — уходя из дома, Янси растопила камин, и дрова прогорели. Она взяла полено из ящика и бросила его на тлеющие угли, а затем вздрогнула, услышав голос из полумрака, в который была погружена дальняя часть комнаты:
— Уже дома?
Это был голос отца, не вполне еще трезвый, но уже вполне сознательный и вежливый.
— Да. Ездила кататься, — коротко ответила она, сев на плетеный стул у огня. — И еще поужинали в городе.
— Понятно…
Отец пересел на стул, поближе к огню, уселся поудобнее и вздохнул. Наблюдая за ним краешком глаза — потому что она решила вести себя с подобающей случаю холодностью, — Янси заметила, что за прошедшие два часа к отцу полностью вернулось его обычное достоинство. Его седеющие волосы были лишь слегка примяты; на красивом лице вновь появился легкий
