Тот, кто меня купил (СИ) - Ночь Ева

Рассеянно гляжу на детвору. У нас с Таей тоже может быть вот такой розовощёкий карапуз в красном костюмчике — футболочка, шортики, кепочка с козырьком назад. Или принцесса с тёмными локонами.

Отвожу взгляд. Успокаиваюсь. Здесь веет умиротворением. Хочется расслабиться и отбросить тяжёлые мысли. Но я жду Таю.

Она приезжает приблизительно через полчаса. Сосредоточенная, неулыбчивая и, кажется, уставшая. Сердце при виде её сжимается в груди.

— Пойдём, — подставляю локоть, и она покорно цепляется за него. В ювелирном ведёт себя равнодушно. Беглый взгляд на витрины — и застывает в задумчивом молчании.

— Не хочешь выбрать? На свой вкус? Что-нибудь изящное, близкое?

— Мне не близки украшения, Эдгар. Выбирай сам. А я с готовностью нацеплю на себя любые драгоценности. Могу и кандалы, и ошейник, например. Из твоих рук.

Она произносит эти слова монотонно, очень тихо и спокойно. Делаю вид, что не слышу. Сердится? Расстроена? Пусть. Я найду способ её растормошить.

Намеренно долго примеряю кольца, кулоны, колье, браслеты. Тая покорно позволяет себя наряжать. Но я так и не смог добиться хоть каких-то эмоций от неё.

Делаю выбор. Оплачиваю. Внутри растёт глухое недовольство. Мне не нравится её равнодушие. Лучше бы сверкала глазами, задирала подбородок, спорила со мной.

В машине пытаюсь достать её хоть чем-то, но в ответ — лишь односложные «да», «нет», «как скажешь», «как хочешь».

Дома ей не до меня: Марк и Настя атакуют Таю почти на входе. У мелочи всегда много событий и впечатлений. Они с радостью делятся с моей женой нехитрыми секретиками и делами. С ними Тая преображается. Куда только и девается её покорная заторможенность. Я слышу её смех, вслушиваюсь в голос. Пытаюсь понять, о чём они болтают.

Никак не могу улучшить момент, чтобы поговорить. Но рано или поздно птичка попадается в силки. Особенно, если охотник не дремлет.

— Нам надо поговорить.

— Конечно, Эдгар, — снова эта восковая неподвижность черт. Замороженная кротость.

— Тая, — тормошу её за плечо, — вернись ко мне. Она вздрагивает. Переводит взгляд на моё лицо. — Я… наговорил лишнего.

— Ты можешь говорить, что угодно, Эдгар, — снова хлопает она ресницами и обжигает синевой взгляда. — Тебе можно всё. Твоя кукла будет исправно говорить «мама», если ты её перевернёшь; хлопать глазами, если подёргаешь за ниточки. Напялит на себя блестящие камешки и платье, что ты выберешь. Утрёт всем нос, если ты прикажешь.

— Что происходит, чёрт побери! — сержусь я.

Она выходит из комнаты и приходит с сумочкой. Достаёт оттуда пачку денег и протягивает её мне. Вкладывает насильно в ладонь.

— Тётка велела вернуть. Просила отдать тебе. Ты ведь меня купил, Эдгар? Тебе мало было того, что я оказалась должна за рухнувшую инсталляцию? Нужно было ещё и тётку подогреть, чтобы наверняка получить в безраздельное пользование? Ну, так пользуйся! Приказывай. Я буду поднимать руки и ноги. Задирать их, когда тебе приспичит. Я всё выдержу, правда. И тебе совершенно не нужно напрягаться. Я уяснила. Выучила. Осознаю. Не подведу. Не переживай. Я сыграю такую рапсодию, что все твои кошёлки ахнут, а хрыч, которого нужно охмурить, будет пускать слюни на твоём плече. Я всё для тебя сделаю, Эдгар.

— Прекрати! — бью кулаком в стену. Боль немного отрезвляет.

— Как скажешь, Эдгар, — покорно опускает она глаза. — Слушаюсь. Ты же меня купил.

— Да, — произношу медленно и громко. — Я тебя купил.

70. Тая

«Я тебя купил» — мрачно и тяжело. Это словно утёс или барьер. Стена до неба, через которую мне никогда не перемахнуть.

— Когда тебе что-то очень нужно, все средства хороши, да, Эдгар? — давлюсь горечью и хватаюсь за горло. Ледяные пальцы помогают справиться с тошнотой и комом.

— Иногда — да, — соглашается он. Послушай, Тая… Я наворотил много чего, согласен. Это всё от эмоций. Бурлит во мне. Не позволяет порой адекватно думать и мыслить. Ты всё перевернула. С ног на голову. Многое изменилось с тех пор, когда я увидел испуганную девочку в ресторане, что барахталась в клубах пыли и огрызалась на хозяина. Я изменился. Ты, думаю, тоже. Просто выслушай меня сейчас. Я… готов начать всё сначала. С нуля. Забыть непонимание. Обиды. Хочу дать нам обоим шанс. Может, попробуем жить семьёй? Без всяких условностей и контрактов? Без этих вот моментов, — он отшвыривает в сторону деньги, словно они жгут ему руки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я ждала этих слов, наверное, слишком долго. Зачем ему всё это?

— Так хочешь, что готов отказаться от завтрашнего благотворительного бала? — слежу за его реакцией. Вижу, как он напрягается. Как становится каменным тело. Как сжимаются упрямо губы. Он молчит. Не готов. Но и произносить вслух это не решается. Где грань между абсолютной честностью и ложью? Недомолвками, за которыми начинается недоверие.

— Не волнуйся, мы пойдём завтра на бал. Я обещала. Я сказала, что буду рядом с тобой до тех пор, пока нужна тебе.

— Ты очень, очень нужна мне, Тая Гинц.

Он делает шаг вперёд. Подходит совсем близко. Протягивает руку, но так и не решается коснуться меня. Его ладонь — раскрытая и беспомощная — маячит рядом, как осенний лист, что задержался чудом на ветке наших отношений, но готов вот-вот сорваться. Облететь. Покинуть родное дерево. И я подхватываю его. Не даю упасть. Сжимаю его предплечье.

— Притворись, что любишь, Эдгар Гинц. Сделай вид, что умеешь испытывать эти чувства ко мне. Сделай так, чтобы я поверила. На миг. Мне много не нужно, правда. Для девочки, что слишком долго жила без любви, поверить несложно. Для девочки, которую без конца кидало по жизни в разные стороны, достаточно нежных объятий и взгляда, чтобы подумать, что она хоть кому-то нужна.

Он качает головой, пытается что-то сказать, но я кладу ему палец на губы. Точь-в-точь как он.

— Не нужно слов. И, наверное, не нужно тела. Это только всё усложняет. Любить телом проще. Понятнее, наверное. Любить душой — та ещё задача.

Я глажу его по вискам. Смотрю в глаза. До головокружения. До нервной дрожи — так он близок сейчас ко мне, так желанен. Я тянусь, чтобы провести пальцами по острым скулам, поправить упавшие на глаза волосы. Скребу ногтями по аккуратной щетине — обожаю его полностью и без остатка. Он пытается дотянуться губами до моей ладони. Я уворачиваюсь.

— Я твоя, Эдгар. Тётка… не удивительно. Ожидаемо, понимаешь? Мне её жаль немножко. Недалёкая, злобная, нелюбимая. Всю жизнь прожила в дерьме и склоках. Вечно что-то доказывала, чего-то добивалась. Какой-то вселенской справедливости, что ли. Все ей должны. И государство, и я. Квартира, в квартиру. В отношениях — только расчёт. По-своему, наверное, она меня любила. Как могла. Насколько позволял ей узкий её внутренний мирок.

— А я? — произносит он хрипло и, не удержавшись, впечатывается в меня телом. Вжимается бёдрами. Почти стонет, уткнувшись в мою макушку.

Такой сильный и слабый, что хочется плакать от нежности. От чувств, что живут и растут во мне изо дня в день. Больше, наверное, любить невозможно, но каждый миг, каждый час чувство это ширится, обретает грани, меняется, получает всё больше оттенков. Это то, что никогда не описать словами наверняка. Только почувствовать и прожить. Отдаться без остатка. Раствориться. И мне уже не страшно. Это выше меня и чувства самосохранения.

— А ты сильный и самодостаточный. Глубокий, как белый цвет, что прячет в себе весь спектр радуги. Тебе не нужно было меня покупать. Достаточно было немного напрячься и очаровать. Но ты выбрал рациональный, вполне объяснимый путь. Самый короткий к цели. Как и положено. Я… не осуждаю тебя за это. Понимаю и принимаю. Ты добрый, щедрый, цельный. Так не дели же себя на части. Оставайся таким, как есть. Позволь воспринимать себя единым целым, а не отдельными фрагментами. Именно это я ценю в тебе больше всего.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я… — начинает он, и я прижимаю ладонь к его губам. Не даю сорваться словам, о которых он, возможно, потом пожалеет.