Повести и рассказы - Акрам Айлисли

Зияд-киши хотел было разбудить жену, да пожалел, не стал. Повернулся, глянул в окно и, заметив, что уже светает, обрадовался, задумался; и так, не отрываясь от окна, вдруг увидел Казима; с деревянной саженью в руках Казим шагал прямо к инжировому дереву: это был тот, тогдашний Казим, Казим-землемер, и председатель Курсак Касым шел за ним, опустив голову. Казим мерил, Курсак подсчитывал — они отрезали от надела Зияда-киши землю для колхоза, и Зияд-киши вмиг сообразил, в чем дело: к инжировому дереву прет подлюга, прямо на него идет — в колхоз решил забрать, сукин сын! А вид делает, будто понятия и не имеет об инжире, — подпрыгивает, ухмыляется — ни дать ни взять лезгин-канатоходец!.. Сажень, пять саженей, пятнадцать саженей… Когда Казим, миновав инжировое дерево, остановился: «Все!», Зияду-киши стоило большого труда не ударить землемера по темечку. Они были ровесниками, вместе гоняли по улицам, немало влепили друг другу оплеух и затрещин, но теперешняя, не удержи себя Зияд-киши, дорого могла бы ему обойтись.

— Неверно меряешь! — сказал он, подходя к Казиму. — Давай сначала!

— Ты что, сдурел?! Как волоском срезано!

— Я тебе тем волоском башку срежу!

Казим вытаращился на него, негромко произнес: «Контра!», постоял, подумал и, видимо, решив что-то, метнулся вниз, к реке.

— Стой! — крикнул Зияд-киши. — Куда понесся?

— Казим! — крикнул председатель. И взглянув на Зияда, тихо сказал: — Ведь договорились, чего кобенишься?

— Именно что договорились. Про инжир не было уговору?!

— Дался тебе этот инжир! — председатель досадливо поморщился.

Зияд-киши мигом сообразил, что Курсак вроде за него.

— Так я что? Я разве против? — обрадованно зачастил он. — Я только про инжир. А так берите — словечка не молвлю!

Председатель отступил на два шага, носком сапога сделал на земле метку.

— Здесь. Клади сюда камень, Казим! Вот сюда! А ты все-таки чудной, Зияд! Ей-богу, чудной. Такие дела, все кругом вверх тормашками, а ты инжир!.. Интеллигент, ей-богу!

Зияд-киши насторожился, можно даже сказать, струсил.

— Это что за словечко такое? Не выговоришь… Умеют же люди слова придумывать!..

— Умеют, — согласился Курсак. — Слово новое, а смысл в нем старый: ежели ты настоящий человек, не мелочись…

Нехотя вскарабкавшись вверх по склону, Казим глянул на метку, оставленную сапогом председателя.

— Почему ж это здесь? — спросил он. Отказаться от инжира ему было не просто: мысленно он давно уже отобрал дерево у Зияда-киши, уже набил живот его крупными, спелыми плодами.

— Тут межа пойдет, — сказал председатель. — Инжир у него остается.

— Тогда меньше получается…

«Сука!» — мысленно обругал Казима Зияд-киши и сказал:

— Слушай, Курсак, что, если я его по башке трахну? Посадишь?

— Посажу!

— А почему?

— Потому что в данный момент он — не просто башка, а государственная голова. Цена другая. Ясно?

— Ясно.

— Вот так. Клади камень, Башка!

Казим взял большой голыш, положил, где указал председатель, и все, слава богу, обошлось, ни ссоры, ни кровопролития; напились у Зияда-киши чаю, перекусили и отправились восвояси в самом лучшем расположении духа… Земля по ту сторону от камня отошла колхозу, а Казима с тех пор прозвали «Башка». Такие дела… Слава тебе, всевышний, за великое милосердие твое!

Аруз хоть и улеглась, а сердце не на месте: уж больно старик тяжело вздыхает.

— Ну, чего ты? — наконец спросила она. — Чего развздыхался?

— А?

— Чего, говорю, вздыхаешь?

— Так… Сна нет.

— А нет, так и валяться нечего. Светает уже, еще чуть — и солнышко взойдет.

— Нет, жена, рано…

— Нога не мозжит?

— Нет.

— Чего ж тогда? Неужто по дереву убиваешься?

— Нет, тебя оплакиваю!

Аруз обрадовалась, но промолчала. Обрадовалась, потому что добрый это знак — когда старик шутит, и промолчала потому, что доспать ему надо, вздремнуть, пока не рассвело, а то днем ляжет, а после дневного сна он как больной ходит.

Она стала ждать, пока муж задремлет, а тем временем потихоньку начало светать, Аруз принесла дров, растопила печку, чай вскипятила, пошла готовить еду, сготовила, а когда вернулась в комнату, увидела, что Зияд крепко спит.

Присев у печурки, Аруз начала придумывать, как бы ей поднять мужа, потому что хуже нет — вот так валяться в постели: проспит до полудня, ночью без сна измается, а если ночью сна нет, чего только в голову не лезет… Сначала Аруз решила разбудить старика и послать его к одной из дочерей. Сына бог не дал, зато дочерьми не обидел: девять дочек, и все тут, в своей деревне пристроены — Зияд-киши далеко дочерей не отдавал, и правильно, что не отдавал, теперь у них, почитай, на каждой улице родня, есть кого навестить, есть к кому в гости наведаться. А чтоб не с пустыми руками ходить, об этом Аруз заботилась. Гранатов привезут из долины — гранатов купит, а яблок да груш у нее и своих до весны хватало; соберется старик внуков проведать — гостинчик припасен. Сундук и сейчас не пустовал, и гранаты, и яблоки, и виноград уцелел, и лимончики. С этим-то все в порядке, другое ее заботило. Уж больно сильный ночью мороз был, поди, обледенело все, как он тронется по такой-то дороге? Вот если подгадать, чтоб недалеко, да ведь надо еще, чтоб в доме том давно не был. Старик по очереди навещал дочерей, считая это святым своим долгом. У Зияда-киши и в мыслях не было наставлять, читать нравоучения; посидит с зятем, выпьет стаканчик чайку, внуков приласкает; но с его появлением в доме кончались ссоры, мелкие и немелкие, легче казались трудности.

Младшая дочь жила совсем рядом, да и сходить к ней пора: не больно, вроде, жизнь ладится — женщины у источника давно уж шептались об этом, но, как назло, их младшенькая жила в самом неподходящем месте, на горе; зимой ребятишки с утра до ночи оттуда не сходят — так раскатают — не дорога, а не поймешь что. Они и сейчас наверняка уж на горе — нечего туда и соваться… Аруз мысленно перебрала все дороги, ведущие к дочерям, и решила, что лучше уж ему не трогаться из дому: «Поскользнется, не приведи господь!» Однако она придумала, как поднять мужа с кровати: «Скажу, хингал готовить буду. Давай, дескать, иди за Казимом-Башкой, зови в гости! Враз поднимется! Его хлебом не корми, дай только с Казимом посудачить!..»

Довольная своей выдумкой, Аруз налила в миску воды, достала из сундука курут, положила отмокать и подошла к мужу. Подошла близко, а разговор завела издали.

— Меньшего-то у Казима в Москву послали… — издалека завела старуха разговор, издалека. — Поздравил хоть человека?

Зияд-киши открыл глаза, во вроде еще ничего не понял.

— Ты про что?

— Да про Казимова меньшого… Говорят, в Москву послали на учение. Как вернется, райкомом будет.

— Хм… — сказал Зияд-киши и снова закрыл глаза.

— Да будет тебе! Вставай… Я уже курут намочила. Хингал сготовлю. Сходи позови Казима, посидите, потолкуете…

Зияд-киши открыл глаза.

— Хм! — повторил он и сел. — Я что, я мигом!.. Говоришь, в Москву?

— В Москву…

Зияд-киши встал, оделся. Жена полила ему теплой воды из кувшина.

— Что ж, если в Москву, так оно и выйдет… Кто в Москве учебу проходит, на низовую работу не ставят.

— У Башки, слава богу, все сыновья пристроены. Все в люди вышли, все при должностях.

— Да, — согласился Зияд-киши, — сыновья удались. А сам как ни тужился, шишка из него не вытужилась!

И снова Друз порадовалась тому, что муж шутит. Насчет «аскала» она почти успокоилась, а вот дерево не шло у нее из головы, потому что знала она, что значит для старика это инжировое дерево.

Зияд-киши сел было пить чай, некоторое время молча глядел на еду, но, так до нее и не дотронувшись, накинул на плечи пиджак.

— Пойду взгляну!

Но на дерево Зияд-киши глядел недолго, сил не было на него глядеть.

Как всегда, весной первыми распустились ивы. Потом зазеленели миндаль, алыча, слива — одно за другим деревья покрывались листвой. Подошло время, и шелковицы выпустили на божий свет свои ворсистые, шероховатые листики, но инжировое дерево так и не распустилось… Зияд-киши хотел было спилить половину, — рука не поднялась. Тогда он решил — под корень! И пень выкорчевать: с глаз долой — из сердца вон! — но и этого не смог сделать. В эту весну у него не было ни сил, ни желания чем-нибудь заниматься…

Аруз не зря тревожилась, осколок в ту ночь все-таки стронулся с места, у старика теперь частенько прихватывало ногу… Но в прежние годы, хоть осколок и начинал гулять по ноге, Зияд-киши каждую весну справлял что положено; навозу одного столько, бывало, доставит из конюшни; нога волоком, а все равно: и деревья окапывал, и огород засевал… В эту весну он про навоз и не вспомнил; покопался малость во дворе, тут ковырнул, там царапнул; под фасоль начал землю готовить — бросил, помидоры сажать надумал, рассаду начал искать, да все больше у чайханы торчал, так что и с рассадой ничего у него не вышло… Навоз он на ишаке возил, теперь Аруз пришлось ведрами таскать. Она и огород перекопала, и грядки сама засеяла; ни зятьям, ни внукам даже намека не дала — не дай бог старика заденешь.