Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, в эту самую больницу мы теперь и пошли.
Бомбоубежище было под землей, и над ним возвышался большой холм.
Внутри – на бетонном полу – матрацы, а на них люди и две собачки.
Собачки прыгают друг на друга, а люди смеются.
Так, в этом бомбоубежище, с людьми и с собачками, мы стали жить.
Жили долго.
Но однажды утром я выглянул на улицу и увидел неподалеку, у водопроводного крана, чужого солдата с винтовкой…
От Ролли: Называется «бом-беж-ка»
Одесса, 22 июля 1941 г. Большой Фонтан, дача Хиони
Ну а потом с дачи стали исчезать дети.
Исчезла Толстая девочка с той круглой веранды, на которой мы устраивали театр и было так весело стоять посредине этой веранды и кричать стихотворение из «Мурзилки»:
«Жили два друга-товарища-ща
В маленьком городе Эн-н,
Были два друга-товарища-ща
Взяты фашистами в плен.
И все зрители – все мамы и бабушки – все хлопали в ладоши, и все смеялись и удивлялись, как это у меня так громко получается.
Так вот Толстая исчезла. Исчезла по секрету.
Вечером была. А утром – нет.
Дачные бабушки шептались у ворот, что Толстая вместе с ее комму-нис-тическим папой ушла в эва-эвакуацию.
В эва-куацию все почему-то ходят по секрету.
Вечером все есть. А утром уже никого нет.
Только мы остаемся.
Папа приезжает теперь на дачу с Бензиной, когда в саду уже совсем темно. И сам он тоже весь темный, даже черный какой-то.
Тася говорит, что это от солнца и от пыли, которая стоит там, на Дальнике, где он строит Оборону. Теперь он со мной больше не играет, а только все шепчется и шепчется с Тасей. Всю ночь: «шу-шу-шу» и «шу-шу-шу».
Даже спать мешают.
«Все… Ну, не все… Но многие… Говорят, что…
Но это слухи…»
И опять в темноте: «шу-шу-шу…»
«А мы?» — это, кажется, Тася.
«Но как же?» — это тоже, кажется, Тася.
«Может быть, лошадь?»
Ой-ой, Тася, кажется, сказала: «Лошадь».
Неужели она опять хочет «отправить» мою Приблудную?
Но вот папин голос заступается: «Нет, лошадь – это потом».
Ну, ладно, значит, еще не сейчас.
«А как же твоя Оборона?» — это опять Тася.
«И самое главное, КПП и мой паспорт… Нет, нет, мы не пройдем… Нас не пропустят…».
Куда это, интересно, мы не пройдем?
И кто это нас туда не пропустит?
И тут так жарко мне стало под одеялом, и так я брыкнула ногой, что сбросила на пол это никому не нужное одеяло.
Папа, наверное, услышал, как я брыкнула и как одеяло упало – он встал с кровати и подошел ко мне:
«Ты почему не спишь?»
«Я сплю, папочка, сплю. Ты только скажи мне, что это КПП? И куда это мы не пройдем?»
И тут вдруг что-то как начало бухать: «Вз-з-бух! Вз-з-з бух!»
Папа завернул меня в это самое никому не нужное одеяло, взял на руки и побежал. Одеяло с меня сползало и волочилось по земле.
Но папа этого даже не замечал.
Он все бежал и бежал. А это что-то все бухало и бухало.
Уже совсем близко.
Папа, наверное, подумал, что сейчас бухнет на нас.
Подумал, испугался, бросил меня на землю и сам упал.
Прямо на меня.
А потом мы все-таки добежали.
Оказывается, мы бежали на дачу Реске, в катакомбу.
Катакомба была длинная-предлинная. И темная.
На полу в ней земля и вода. Грязная.
Мы сидели в катакомбе долго. Папа на скамейке, а я у него на руках.
А в саду все бухало и бухало.
И я уже даже стала бояться,
Но папа сказал, что бояться совершенно не нужно.
Что это просто фугаски – бомбы такие. Совсем не страшные.
Пусть себе бухают, сколько хотят. Только осколки не нужно трогать, а то можно ладошки обжечь.
И все это вместе называется: «бом-беж-ка»…
Между-действие четвертое: Шанс на спасение
Каждый человек имеет право на шанс, но не каждый его получает.
Бернард Шоу
В последний рейс…
Одесса, 1 августа 1941 г. До трагедии евреев осталось 75 дней и ночей
Вот и закончился этот жаркий июль 1941 года.
Июль, который, что бы там ни говорили и ни писали впоследствии, прошел в Одессе под знаком эвакуации.
Эвакуация шла днем и ночью по всем возможным направлениям – морем, по железной дороге, по Николаевской грунтовке. Вся советская, партийная и военная власть города занималась исключительно эвакуацией.
Все разговоры, все слухи касались только эвакуации.
И только удивительно, что вся эта «лихорадка» каким-то непонятным образом не попадала в СМИ и не удостаивалась никаких объяснений властей
Занимаясь исследованием феномена одесской эвакуации, мы просмотрели все местные газеты этого периода на русском и на украинском языках, прочли многие сотни статей и не встретили ни одной, посвященной эвакуации, да и слова такого: «эвакуация» – не встретили.
Между тем в июле были вывезены из города практически все заводы: Станкостроительный им. Ленина, Сталепрокатный им. Дзержинского, Сахарный и Консервный, «Марти», «Кинап»…
А общее число эвакуированных составило – 153 280 человек, то есть более 25 % всего населения.
В основном это был, конечно, «контингент, подлежащий эвакуации»: инженерно-технический персонал эвакуируемых заводов и прочие «ценные» для страны люди. Но попадались и «не ценные», и «не подлежащие», частью – «доставшие» каким-то образом эвакоталоны, частью – сумевшие бежать по Николаевской.
Бомбежка, между тем, продолжалась, и большая часть налетов приходилась как раз на порт. Почти непрерывно ревели сирены.
Рушились портовые здания. Корежились краны.
Тонны воды и ила обрушивались на пришвартованные корабли.
Во время одной из первых бомбежек, 23 июля 1941-го, пострадал стоящий у пирса «Новороссийск», на который успели уже погрузиться 900 молодых ребят-допризывников. Бомба пробила борт корабля, но, к счастью, не взорвалась, хотя среди допризывников были, конечно, и раненые и убитые.
Очевидицами этой трагедии стали матери, пришедшие проводить сыновей.
Не скоро доведется им узнать о судьбе своих мальчиков – несмотря на пробоину, «Новороссийск» ушел на Херсон.
Эвакуация вообще была делом опасным.
Вы, наверное, слышали о «Ленине»?
Странная судьба у этого корабля!
Так иногда бывает и с человеком – один и родится-то нежеланным, и жизнь проживет бессмысленно, и в мир иной уйдет незаметно. А другой – и пожить, как будто бы, не успеет, а вот взовьется шутихой, рассыплется
