История Петра Великого - Александр Густавович Брикнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Столкновение между напитанным духом реакции сыном и быстро стремившимся вперед отцом становилось неизбежным[456]. Сам Алексей накануне своей кончины сообщил некоторые подробности о вредном влиянии на него лиц, его окружавших. Правда, эта записка царевича составлена после страшных истязаний, быть может, в значительной степени при внушении допрашивавшего царевича Петра Андреевича Толстого. В сущности, однако, важнейшие показания в этой записке вполне согласуются с теми данными о воспитании Алексея, о которых мы знаем из других источников. Тут, между прочим, сказано: «Моего к отцу непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, – причина та, что с младенчества моего несколько жил с мамой и с девками, где ничему не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я и от натуры склонен… а потом Вяземский и Нарышкины, видя мою склонность ни к чему иному, только чтобы ханжить и конверсацию иметь с попами и чернцами, и к ним часто ездить и подливать, в том мне не только не претили, но и сами тож со мною охотно делали… а когда уже было мне приказано в Москве государственное правление в отсутствие отца моего, тогда я, получа свою волю, и в большие забавы с попами и чернцами, и с другими людьми впал», и проч.[457]
Не раз было нами указываемо выше на антагонизм между царем и духовной жизнью народа. Мы видели, как часто ненависть к царю, неодобрение его преобразований принимали вид религиозного протеста; восстания происходили во имя благочестия; царя считали антихристом; бунтовщики говорили об обязанности «стоять за дом Богородицы». Нельзя отрицать существования некоторой связи между царевичем Алексеем и сторонниками таких начал средневекового византийского застоя. Недаром он интересовался личностью и судьбой Талицкого, доказывавшего, что с царствования Петра началось время антихриста. При таких обстоятельствах близкое знакомство царевича с попами и монахами могло считаться делом опасным и для него самого, и для всего государства. В то самое время, когда Алексей по летам своим мог бы приступить к участию в делах и сделаться помощником отца, он находился под сильным влиянием своего духовника Якова Игнатьева, принадлежавшего к реакционной партии и бывшего средоточием того кружка попов и чернецов, в котором вращался особенно охотно злосчастный наследник престола.
Соловьев сравнивает дружбу царевича с Яковом Игнатьевым с отношениями, когда-то существовавшими между Никоном и царем Алексеем Михайловичем. Как Никон для царя Алексея был собинный приятель, так и внук царя в письмах к протопопу Якову Игнатьеву, уверяет его в безусловном доверии и уважении. В одном из этих писем из-за границы сказано: «аще бы вам переселение от здешних к будущему случилось, то уже мне весьма в Российское государство нежелательно возвращение», и проч.
Алексей и Яков Игнатьев были одинакового мнения о Петре: однажды Алексей поклялся своему духовнику, что желает отцу своему смерти; духовник отвечал: «Бог тебя простит; мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много».
Яков Игнатьев служил посредником в тайных отношениях царевича с его матерью, царицей Евдокией, находившейся в Суздальском монастыре. Мы знаем наверняка лишь об одном посещении Алексеем бывшей царицы в Суздале в 1706 году, нам известно также, что царь, узнав об этом, изъявлял сыну гнев за тайное посещение матери. Не раз происходили обмены письмами и подарками. Так, например, царевич через тетку, царевну Марью Алексеевну, доставлял матери деньги. Однако он в этом отношении до такой степени боялся гнева отца, что однажды сам умолял своих друзей прекратить всякую связь с бывшей царицей Евдокией.
Вообще действия Алексея, в особенности же его отношения с близкими приятелями, отличались некоторой таинственностью. В письмах царевича к Якову Игнатьеву и на обороте встречаются условные термины, затемняющие смысл для лиц, не посвященных в тайны той «компании», к которой принадлежали царевич и его духовник. Но не было ни заговора, ни тайного бунта, ни какой-либо политической программы. «Компания» состояла из лиц, недовольных царем, царицей, Меньшиковым и проч., но ограничивавшихся лишь тайной беседой, заявлениями своего раздражения в теснейшем кругу приятелей, тихой жалобой на личное притеснение, на частные нужды.
Следующий эпизод лучше всего характеризует эту таинственность дружеских отношений к духовнику. Находясь за границей, Алексей писал Якову Игнатьеву: «Священника мы при себе не имеем и взять негде… приищи священника, кому можно тайну сию поверить, нестарого и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему объявить, чтобы он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки, то есть обрил бороду и усы, такожде и гуменца заростить, или всю голову обрить и надеть волосы накладные и немецкое платье надевать, отправь его ко мне курьером… а священником бы отнюдь не назывался… а у меня он будет за служителя, и, кроме меня и Никифора (Вяземского), сия тайны ведать никто не будет. А на Москве, как возможно, сие тайно держи; и не брал бы ничего с собой надлежащего иерею, ни требника, только бы несколько частиц причастных, а
