Я - Мышиный король - Андрей Столяров

С непривычной заботливостью он тронул меня за локоть.

- Мальчик, очнись!...

Прозвучали сигналы точного времени.

Я даже подпрыгнул.

Я не собирался идти ни в какое кафе. Кафе - это было против всех наших правил. Еще вчера, когда мы с Корой осматривали место будущей встречи, мы решили, что я ни в коем случае не должен исчезнуть из-под ее наблюдения. Потому что иначе я сразу же окажусь без прикрытия. А прикрытие в нынешней операции едва ли не основное. Так мы с Корой между собою договорились. И я об этой договоренности помнил. Поэтому кафе отпадало. Но, по-видимому, мы не учли при расчетах одного важного обстоятельства. Мы не учли Сэнсея. Он опять заботливо тронул меня локоть, улыбнулся, показав тридцать два ослепительных зуба, с уважением и вместе с тем повелительно мотнул головой: я опомниться не успел, как оказался за полированным столиком, приткнутым у подоконника, и передо мной возникла дымящаяся чашечка с кофе, и коньяк в низкой рюмке распространил заманчивое благоухание - я, наверное, уже около года не пил коньяка - а сам Сэнсей, сотворивший все это буквально за считанные мгновения, наклонился ко мне через процарапанную поверхность стола и спросил с деликатными интонациями, чтобы, видимо, не обидеть:

- Может быть, ты есть хочешь, мой мальчик? Выбор здесь не велик, но - скажи, и я возьму тебе парочку бутербродов. Ты, наверное, сегодня еще не завтракал? Не стесняйся, я знаю, что такое подполье...

О подполье он упомянул совершенно напрасно.

Я опомнился и отодвинул коньяк, который даже плеснулся. Горло у меня запечатал внезапный комок возмущения. Мне, повидимому, следовало выстрелить в этот момент. Но я почему-то не выстрелил. Я только дернулся, как припадочный, и едва не смахнул на линолеум щербатую чашечку с кофе. Руки мне абсолютно не подчинялись, будто судорога эпилепсии прокатилась по телу, я весь мелко, точно цыпленок, дрожал, но Сэнсей, как ни в чем не бывало, размешивал сахар столовской исцарапанной ложечкой и пониженный голос его переливался бархатными тонами:

- Или, может быть, тебе нужны деньги, мой мальчик? Ну, конечно, в подполье всегда нужны деньги. Ты скажи, сколько тебе сейчас требуется. И не беспокойся: это будут мои личные деньги. Если ты понимаешь, конечно, что я имею в виду. Понимаешь? Ну вот и отлично. Ты всегда и все понимал с полуслова. Я, признаться, горжусь тобою, мой мальчик. Да-да-да, не улыбайся, пожалуйста, так иронически. Существует же, как ты, наверное, слышал, гордость учителя - когда вдруг начинаешь испытывать радость за некоторых учеников. Между прочим, ты один из лучших моих воспитанников. Да-да-да, это не комплимент и не дежурная похвала. Я действительно рад, что ты стал гордым и самостоятельным человеком. Я надеюсь, что со временем ты займешь мое место во главе Департамента. И что ты намного лучше меня будешь справляться с этими отвратительными обязанностями. Потому что ты гораздо порядочнее, чем я сам когда-то был в твои годы...

И так далее, и тому подобное.

Комплиментов он мне навешал гораздо больше, чем требовалось. А к тому же заодно пропел дифирамбы и всей нашей группе. Дескать, группа выполняла важнейшие социальные функции. Она обеспечивала стабильность. Потому что вторжения теперь происходят с достаточной регулярностью, сил, которые остановили бы варваров, у города нет, и поэтому группа, нанося удар изнутри, как бы вынимает из каждого вторжения душу: обезглавливает его, раздробляет и приводит к мгновенной и безболезненной ассимиляции. Цикл таким образом завершается... Это очень важная функция, если подумать. И особенно она важна в настоящий момент, когда Радиант уничтожен по глупой случайности...

- Какой Радиант? - спросил я.

В ответ Сэнсей разразился длиннейшим периодом, из которого следовало, что он и сам здесь толком не разбирается. Но, по-видимому, существовала такая непонятная штука - управлявшая, вроде бы, городом и прилегающими областями. Дескать, именно эта штука и способствовала урегулированию. А теперь Радиант уничтожен, и будущее непредсказуемо. В общем, будь осторожен, мой мальчик, и для группы твоей и для тебя еще найдется работа...

Сэнсей перевел дыхание и как-то неожиданно для меня в быстром нервном движении осушил одним глотком свою рюмку. Движения у него вообще были какие-то резковатые. Он, наверное, внутренне волновался и старался прикрыть волнение некоторой оживленностью. Эти мелочи я хорошо подмечал. И было странно, что при всем своем мощном уме, воспитанном на интригах, при своих навыках профессионала, превосходивших мое собственное умение, по-видимому, на порядок, при своей потрясающей интуиции, которая, по-моему, его еще ни разу не подводила, он ни духом ни сном не догадывался, что я пришел его убивать - что решение вынесено и что никаких изменений здесь быть не может.

Как-то это не соответствовало образу мудрого и всеведущего наставника.

Впрочем, за наставника я его более не принимал. Я, конечно сидел и слушал его пространные рассуждения, но и слушал и даже кивал как бы в половину обычного своего внимания. Я был занят другим, потому что именно в эти минуты я уже начал прикидывать, насколько благоприятствует мне сложившаяся ситуация.

Ситуация, как мне казалось, в общем, благоприятствовала. Сонная стекляшка кафе располагалась на пересечении улиц, улицы были широкие и в данное время свободные от транспорта и пешеходов, причем та из них, на которую открывались окна кафе, как бы несколько расширяясь, сливалась с пространством площади, а, проходя за нее, образовывала аппендикс, упирающийся в канал, и в пронизанном солнцем, каменном этом аппендиксе, между серым массивом Консерватории и Департаментом учета и цен, посредине чахлого сквера, в котором дремали скамейки, громоздился чудовищный памятник, возвышающийся над фонарями: грузный, обрюзгший, пожилой человек заполнял своим телом еще более грузное и неуклюжее кресло, и ботинки его, наверное, не поместившись на постамент, тупоносыми мордами высовывались на пределы гранита.

Непонятно было, кто и кому поставил этот оскорбительный памятник, много раз в своей жизни я проходил по скверу мимо него, но ни разу не удосужился прочитать вязи строчек, высеченных между носками ботинок. Я не знал, кого этот памятник изображает, за какие заслуги и почему поставлен именно здесь, но я вдруг подумал, что теперь я, наверное, этого так никогда и не выясню. Мысль была с отчетливым привкусом горечи, но, наверное, главное все-таки заключалось в другом. В том, что, если отходить из кафе по направлению к памятнику, то возможные мои преследователи окажутся у Коры, как на ладони. И она без труда отсечет их выстрелами из своего пистолета.

Я сразу же успокоился.