Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

кроме Змеи, замершей посреди двора, укрытого словно скатертью, нетронутым снегом. В белой рубахе до пят, с копной длинных нечесаных волос, она стояла лицом на восток, вскинув тонкие руки к небу. Звук, слетавший с ее искусанных в кровь губ, дрожал, заставляя вибрировать воздух, и тот медленно сгущался вкруг тощего тела, поднимая снежное крошево с земли. Вдруг все стихло. Рыба подумал было, что оглох, как тут же услышал глубокий прерывистый вздох. Змея сомкнула уста, опустила руки, и замерший было вихрь схлопнулся с резким звуком, облепив девушку со всех сторон толстым слоем пыли. Йок вскрикнул и бросился вперед, но застыл, не дойдя пару шагов. На угольно-черном лице блестели два алых ока. Словно рубины, оправленные в оникс цвета ночи, они светились, источая силу и ярость, и были устремлены в сторону леса, туда, где несколько мгновений назад стоял Лис. Рыбу пробил мелкий озноб, когда перед его глазами поплыли образы того, что может произойти в следующее мгновение. Не раздумывая о последствиях, Младший размахнулся и ударил туда, где по его расчетам должно было биться сердце нарождающегося дракона. Кожа заискрилась, будто кулак угодил в шаровую молнию, и рука раскрошилась по локоть, обратившись в прах. Рыба завыл от нестерпимой боли, рухнув к ногам замершего чудовища, но все же добился своего. Глаза потухли, сокрытые чешуйчатыми веками и темный покров вокруг Змеи трухой осыпался на землю. Девушка всхлипнула и упала на колени. Рыба неуверенно поднялся на ноги, баюкая обрубок руки. Крови не было, как, впрочем, и раны. Чистый срез на локте, будто отсутствие ладони и предплечья изначально было задумано Творцом. Старуха, приобняв дрожащую Змею за плечи, помогла ей встать, и в первый раз за много дней осмысленный взгляд озарил исхудавшее лицо девушки. Она подняла растопыренные пальцы, с ужасом всматриваясь в испещренные морщинами ладони.

— Творец всемогущий! За что?

— Пойдем, дитятко! Больно холодно на снегу да босиком, — и старуха повела Змею в дом.

Рыба еще некоторое время стоял в наступившей тишине, подняв бледное лицо к небу, и снежинки, неспешно падающие сквозь серую пелену, таяли на щеках, превращаясь в холодные слезы, что неприятно щекотали сухую кожу, скатываясь за ворот. А на губах нелюдя, словно неясное отражение в мутной воде, дрожала грустная улыбка.

* * *

Олга легла на лавку, заботливые руки тут же укутали ее теплым одеялом, подоткнув свисавшие углы. Страх — безумный, всепоглощающий, липкий страх — заполнял ее всю от кончиков пальцев до корней волос. Она увидела оборотную сторону силы, что жила в ней, и это видение было страшнее Лиса, страшнее потери близких, страшнее смерти. Это было воплощением самого древнего, самого глубинного ужаса и ненависти, что копит годами и хранит в себе Земля-матушка. И эта сила едва не обрела форму через ее тело, через ее слабость.

Олга плакала навзрыд. Отчаяние, боль, страх, ненависть — все источало потоки слез. Старая ведьма сидела в изголовье, оглаживая спутанные волосы на голове несчастной и внимала лавине слов, что рвались наружу вместе со слезами, будто рухнула железная дверь, сдерживающая чувства целых девять лет. Змея рассказала старой женщине все, лишь бы освободится от тяжкого груза, чуть было не породившего на свет разрушителя мира.

— Он преследует меня, как злой рок! Уничтожает все, что мне дорого! Все, что оправдывает мое существование в этом мире! Все ради чего стоит жить. Я не понимаю, чего он хочет! И нет сил, чтоб его ненавидеть… потому что нет в мире сердца, способного испытывать то чувство отвращения и злобы, которого достоин этот нелюдь. Творец всемогущий! За что? Матушка, объясни! За что мне эта боль?

Женщина не ответила. Невидящим взором смотрела она сквозь стену и, казалось, сквозь время; гладила подрагивающие девичьи плечи и тихонько напевала странный, до боли знакомый мотив. Подобно колыбельной, он успокаивал израненную душу, и вскоре слезы на щеках высохли, и Змея подняла голову, чтоб поглядеть на старуху. Та улыбнулась ей в ответ и очертания морщинистого лица начали размываться, будто подернутые туманной дымкой. Спустя пару мгновений на Олгу смотрела Лута, ее мать, как прежде молодая и красивая.

— Матушка… — Олга уткнулась в теплые колени. Воистину, это был хороший сон. И даже если и не сон вовсе, а смерть — пусть! Она так устала.

— Девочка моя, — голос плыл в ее голове, мягкий и согревающий, — ты не плачь, дитятко, все так, как должно быть! Потерпи чуток. И тебе будет счастье в этой жизни. Не кори себя, родная. Помни, твоя мать всегда рядом, всегда любит свое дитя. И та мать… и другая!

Олга встрепенулась. Чужие, совсем чужие глаза ласково смотрели на нее с родного лица. Такой чистый изумрудный цвет невозможно сыскать у обычных людей. Змея села, отведя тонкую, почти прозрачную ладонь прочь от своего плеча.

— Кто ты?

Лута виновато потупила взор, и облик ее вновь потек, да так и не собрался в четкий образ.

— Я твоя мать, Змеюшка.

— Я не знаю тебя.

— Ты забыла, милая, но это не важно. Глянь в пути под ноги, вспомнишь. Я чувствую твою боль, твое горе. И понимаю, и смягчаю, как могу. Сколько раз я теряла тебя, сколько раз пробуждала, но все впустую. Не было при тебе того, кто смог бы замкнуть круг, провернуть колесо. Но вот сошлись звезды, и вновь родился Чужой. Теперь он рядом…

Она замолкла на некоторое время, и неясный лик помутнел еще больше, будто тяжелые думы омрачили поток светлых мыслей. Олга слушала, затаив дыхание.

— Но пока Чужой разделен, не будет мира между вами. Лишь в твоих силах соединить его разорванное сердце. Страшная сила за ним, но твоя мощь в разы превосходит его. Бедное мое дитя! Такова его природа. Он мучает тебя, истязает, но только тебя. Не страдай за других. Этот безумный дух лишь твоя боль, лишь твоя ненависть, и ничья другая. Это твое проклятие, твое и его.

— Как так, матушка?! — Змея вскинула руки, пытаясь ухватить тающий в темноте образ, но тот, утратив плоть, рассеялся в воздухе, лишь голос продолжал звучать в пустом пространстве.

— Помни, лишь твое проклятие. Твое и его. Я люблю тебя, дитя мое. Люблю… люблю… люблю…

Змея открыла глаза. В избе было темно, лишь алые уголья в очаге давали неясный свет. На столе стоял горшок и лежала заботливо укутанная полотенцем буханка еще теплого хлеба. То, что хлеб свежий, Олга поняла по уютному аромату печева, витавшему в воздухе. Она села на постели, тяжелым взглядом обводя комнату. Никого! Более того,