Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

Я видел, что публика чему–то улыбается, слушая одну старушку, и попросил перевести мне ее слова. Финка, сравнивая старых солдат с революционными, говорила, что первые защищали интересы буржуазии и помещиков, а вторые — бедноты. «Раньше бедняк жестоко расплачивался за каждое взятое без спроса полено, а теперь, если встретишь в лесу, говорила старушка, солдата, так он еще поможет нести вязанку дров». «Теперь не надо, говорила она, бояться больше человека с ружьем».

— И тогда работа над пьесой началась уже практически?

— Да, да! Я работал по двум направлениям. Читал книги воспоминаний о Ленине, все, что было напечатано, и то, что еще находилось в рукописях. Архивы Института марксизма–ленинизма, диссертации, письма, газетные статьи. На это ушло все лето 1936 года. Затем я стал читать подряд все тома ленинских сочинений, вчитывался в наиболее яркие и характерные ленинские образы, учился говорить по–ленински, так что разбуди меня ночью, и я мог бы воспроизвести ленинский текст, характерную ленинскую речь. Я научился вслух подражать и лукавой ленинской интонации, и юмору, и характерному нагнетанию речи, которое было свойственно Ленину, когда он хотел усилить значение говорившегося «неслыханно», «невероятно», «немыслимо», «неслыханный в истории переворот…».

Перенять ленинскую речь — в этом и заключалась моя подготовительная работа над пьесой «Человек с ружьем». А идею всей пьесы дал сам Ленин в отрывке своей речи, о котором я уже говорил.

И вот я принялся за первую сцену. Сцену встречи Ленина с Иваном Шадриным в Смольном. Написал я ее сразу. Пьесы еще не было. Была только эта сцена. Когда–то у нас, молодых, считалось нескромным, «буржуазным» говорить о вдохновении. Теперь это слово прочно вошло в обиход, вдохновение считается необходимым состоянием в любой работе. Не сочтите за нескромность, но осмелюсь сказать теперь, по прошествии двадцати пяти лет, что эта первая сцена в пьесе была написана с вдохновением, и я считаю ее единственно законченной из всего, что я написал до сих пор.

Сцена встречи Владимира Ильича и Ивана Шадрина в Смольном стала сердцевиной всей пьесы. Постепенно, по мере работы, эта сцена стала обрастать сюжетом. К ней стремилась вся пьеса, и от нее расходилась вся пьеса.

— А как приняли пьесу театр, актеры? Ведь и для них работа над пьесой о Ленине была событием удивительным?

— Да. Несомненно. Пьеса («Человек с ружьем») была принята к постановке в театре имени Вахтангова. Роль Ленина исполнял Щукин. Это был, на мой взгляд, великий артист, артист новой, советской формации по духу, по направлению, по таланту. Он во многом помог мне в работе над образом Ленина. Сцена с меньшевиками — озорная, бурная, веселая — была написана при помощи Щукина. Это была взаимообогащающая работа над образом.

Первое представление было в 1937 году. Успех пьесы превзошел все наши ожидания. При первом же появлении Щукина зрительный зал встал и устроил овацию. После спектакля зрители минут пятнадцать не отпускали актеров со сцены.

— Теперь расскажите, пожалуйста, о «Кремлевских курантах».

— Через год после премьеры «Человека с ружьем» МХАТ заказал мне пьесу с той же задачей — показать Ленина. И так же точно, как в «Человеке с ружьем», я решил не замахиваться на создание пьесы о всей жизни Ленина, а взять снова только миг из огромной ленинской жизни.

В те годы, о которых рассказывает пьеса, важной проблемой было привлечение саботирующих специалистов на сторону Советской власти. Ленин сам часто разговаривал с ними, сам привлекал их к работе. В его жизни это составляло маленькую частичку — всего полчаса или час, но при этом жизнь человека, с которым он беседовал, круто менялась. Я знал об одной такой встрече Ленина со специалистом, который отказался работать с Советской властью. Ленин вызвал его и спросил: «Так саботировать или работать?» Этой репликой и начинается в пьесе встреча Ленина с Забелиным.

Многие критики писали, что «Кремлевские куранты» посвящены теме электрификации России. Это неверно. Если бы это было так, я написал бы совсем другую пьесу. «Кремлевские куранты» — это пьеса о послереволюционной Москве, о матросе Рыбакове, Маше, об их любви, о забелинском доме. В пьесе об электрификации не было бы всего этого, не было бы сцены на охоте, а были бы совсем другие эпизоды, другие сцены. «Кремлевские куранты» — пьеса о том, как старая русская интеллигенция, сразу же в двух поколениях, была вовлечена в социалистическое строительство. Но мне нужна была фабула — прямое действие, которое составило бы содержание пьесы. Поэтому я и написал об электрификации, чтобы тему привлечения специалистов к работе в государстве рабочих и крестьян осветить чудесной ленинской мечтой о будущем. Безусловно, если бы я взял другую тему, пьеса была бы беднее.

Когда был уже готов сюжет пьесы, когда все жизненные линии, все судьбы скрестились в ленинском кабинете, были написаны сцены и выписаны люди, окружающие семью Забелиных, — матрос Рыбаков, Маша, история их любви, — я почувствовал, что в пьесе чего–то не хватает. У пьесы еще не было названия, она не была закончена. В то время я как раз прочел книгу Г. Уэллса «Россия во мгле». Голодная, нищая Россия… И я вспомнил, что года полтора тому назад молчали кремлевские куранты, и решил соединить молчание курантов с историей Забелиных, хороших по существу своему, но бездействующих людей в разрушенной стране. Стремительно менялась жизнь в России, резко менялись судьбы людей, и мне казалось, что такая деталь, как заговорившие вновь кремлевские куранты, символически подтвердит мысль пьесы. Так родилось название.

Работая над второй пьесой, я чувствовал себя уверенней, вводил больше фактов, деталей. И все–таки принцип построения сюжета остался прежним, тем же, что и в «Человеке с ружьем». Меня ведь всегда обвиняли в бессюжетности, в том, что развитие действия, считающееся классическим и необходимым в драматургии, в моих пьесах нарушено. Это меня всегда обижает так, как если бы меня все время обвиняли в близорукости: «Как вам не стыдно, вы близоруки!» Я иначе писать не могу и не буду. Ведь если посмотреть издалека, то действительно от любви девушки Маши к матросу Рыбакову до мечты Ленина об электрификации России лежит неизмеримое пространство. А если взглянуть поближе, то все между собой связано. Мне хотелось и хочется научиться писать сцены, которые близки не внешне, не последовательностью событий, а своим внутренним содержанием, внутренним пульсом, который и должен держать зрителя в зале.

— А теперь, пожалуйста, о последней из ваших пьес — «Третьей, патетической».

— Двадцать лет прошло с тех пор, как состоялось первое представление «Курантов». Через двадцать лет я написал третью пьесу о Ленине. Тогда еще, в 1938 году, когда писались «Куранты», я знал, что впоследствии непременно вернусь к ленинской теме. И вот теперь снова, в новой пьесе о Ленине, правильно или неправильно — судить не мне — я остался верен своему методу: изобразить снова только одну крупицу ленинской жизни, деталь его биографии.

Когда писался «Человек с ружьем», мне приходилось встречаться с Надеждой Константиновной. Я помню хорошо, как Надежда Константиновна рассказывала, какой кипучей, неиссякаемой энергией был полон Ленин, когда он был болен, несмотря на трагическую неизбежность смерти. Как он был стоек, предчувствуя ее. От этих воспоминаний у меня осталось ощущение не того, как умирал Ленин, а как он оставался бессмертным. Я очень хорошо знал Марию Ильиничну Ульянову, с которой мы вместе работали в «Правде». Мы беседовали с Марией Ильиничной об Ильиче, о его последних днях. Казалось, что она только вчера говорила с Лениным.

— Как вы оцениваете работу МХАТ а над «Третьей, патетической»?

— Все, что происходит в пьесе, совершается во время нэпа. Время, которое почти забыто нашей литературой. Поэтому критики, успевшие уже высказаться по поводу спектакля, многого в нем не поняли. Я считаю, что коллектив МХАТ очень точно изобразил самый дух того времени. Кедров — режиссер спектакля — сумел придать ему ощущение революции во времена нэпа. Но пьеса еще слишком близка мне.

Поэтому я не могу спокойно и объективно говорить о ней, как о прежних своих работах. Единственно, что, мне кажется, безусловно удалось театру — донести до зрителя ощущение ленинского бессмертия.

Исполнение Смирновым роли В. И. Ленина я считаю классическим. А классическое исполнение заключается в том, что актер умеет передать самый дух образа. Он играет так, что вы ощущаете мысль Ленина, великую силу его души, энергию, человеческое обаяние.

В этой последней пьесе не нужно искать точности в датах: когда заболел Ленин, мог ли он или не мог приехать на завод. Для меня было важным показать и ту возвышенную, патетическую скорбь оттого, что он ушел от нас, и то, что он остался с нами. Отсюда и название пьесы «Третья, патетическая».