Ромейский талисман - Андрей Астахов

– Ты не сможешь. Перун защитит меня.

– Перун? – Старик захихикал. – Что твой Перун против моего господина Эрлика! Он не защитил тебя и твоих спутников там, на Сумеречной Тропе. Не защитит и теперь. Вот, видишь? – Араха показал рукой на разбросанные по полу пещеры тела. – Вот что мы сделаем с твоим народом! Мы вырежем вас, как овец. Нет в мире того, кто устоит перед гневом Эрлика! Хазария будет вечной, а вы сдохнете, как слизняки, растоптанные копытами коня. Но сначала ты убьешь девку. Это будет нетрудно. Она не подозревает о твоем новом облике, она безраздельно тебе доверяет. Ты совершишь угодный Эрлику поступок и купишь жизнь для себя, колдун.

– Ты не сможешь меня заставить!

– Не смогу? Глупый мальчишка! Ты теперь плотью и кровью принадлежишь Эрлику. Сила Стаи в твоей крови, и с каждым днем ты все больше и больше будешь ощущать эту силу. Она поглотит тебя целиком, и ты не сможешь сопротивляться великому голоду, который проснется в тебе. Ты не утолишь его, пока кровь дочери Рюрика не наполнит твою пасть, пока ты не узнаешь вкус ее плоти! А я буду смотреть на тебя, и радоваться твоим мукам. Чем злее они будут терзать тебя, урус, тем быстрее ты выполнишь волю Эрлика и спасешь мой народ.

– Никогда!

– Как ты жалок, колдун! Ты веришь, что найдется тот, кто исцелит тебя от укуса Гончей? Забудь. Повторяю, ты принадлежишь Эрлику. Твой рассудок пытается сопротивляться, но боль, которая уже поселилась в тебе, будет нарастать с каждым часом. Скоро, очень скоро она сломает тебя, и ты будешь готов на все, лишь бы Эрлик проявил милосердие к тебе! Ты убьешь дочь Рюрика. Ты сделаешь то, что я требую от тебя.

– Никогда!

– Посмотрим, Ворш. Посмотрим…

Пламя полыхнуло жарко и маслянисто, пожирая трупы на полу пещеры, заставив Ворша попятиться назад. Он слышал хохот мерзкого старика и не мог ничего сделать. Пламя с горящих тел перекинулось на него, лизало его кожу. Не хватало воздуха. Ворш начал задыхаться, попытался крикнуть, но не смог. Язык больше не повиновался, лишь дрожащий вой сорвался с его губ. Колышущийся пол пещеры расступился, и Ворш провалился во что-то вязкое, липкое, смрадное, втягивающее его в себя, будто трясина. И Ворш почувствовал, что скоро, очень скоро он сольется с этой ужасной живой массой воедино. И тогда случится то, что во сто крат хуже смерти. То, что началось в то мгновение, когда зубы Гончей впились в его руку, когда страшный яд проник в его кровь. Его Превращение. Араха прав – исцеления от этого нет. Если только…

Если только милосердная богиня смерти Мара не окажется сильней хазарских демонов-эрликенов.

За дощатыми стенками крошечной каюты завывал ветер. От этих звуков в душе Ольги оживала холодная жуть. Но еще страшнее были стоны и бессвязные выкрики Ворша. Этот приступ был особенно страшен. Ведун метался в сильнейшем жару, судороги сводили его тело, на губах поминутно выступала пена, и Ивка, всхлипывая, вытирала ее платком.

– Поди, отдохни, – сказала мягко Ольга, коснувшись плеча подруги. – Я с ним посижу.

– Нет. – Ивка упрямо мотнула головой. – Хочу остаться с ним. Если помрет, то на моих руках.

– Не помрет он, – сердито возразила Ольга. – Вскую говоришь. Неделя прошла, а он все борется. Довезем его до Киева, там волхвы Перуновы его исцелят.

– Душа у меня болит. – Ивка подняла на подругу глаза, окруженные темными тенями. – Ничем не могу ему помочь. Будто дитя малое он. Рада бы жизнь за него отдать, да только ведаю, ничем мои боль и смерть ему не помогу г.

– Так крепко любишь его?

Ивка закусила губу, чтобы не разрыдаться, кивнула. Ольга обняла подругу, прижалась щекой к ее щеке.

– Счастливая ты, – шепнула она, – нашла своего суженого. А мне предстоит жизнь прожить с тем, кого не люблю.

– Холодно! – застонал вдруг Ворш.

– Горит он весь. – Ивка выпрямилась, посмотрела на Ольгу. – Поможешь мне его раздеть?

– Ты что задумала?

– Поможешь или нет? Согреть его хочу.

Ольга кивнула. Вначале ей было непонятно, что задумала Ивка. Ей показалось, что они только напрасно мучают несчастного ведуна. Ворш метался на постели, когда девушки стягивали с него рубашку и штаны. Зачем, подумала Ольга, стараясь не смотреть на обнаженного мужчину. Но потом, когда Ивка начала сама раздеваться, Ольга все поняла.

– Может, поможет? – сказала она, наблюдая за Ивкой.

– Поможет, – твердо сказала Ивка и забралась к мечущемуся в горячке Воршу под одеяло, прижалась к его пышущему жаром телу своим, обняла, зашептала что-то, то ли заговоры, то ли молитвы богам, то ли просто ласковые, полные любви слова. Ворш, согретый ее теплом, постепенно затихал, даже на мгновение смог открыть глаза – и посмотрел на Ольгу. Этот взгляд был страшен. Это был не Ворш – кто-то другой окинул ее взглядом, в котором смешались смертельная ненависть и бешеная жажда крови. Ольга похолодела от страха, испуганно зачурилась.

– Уходи, – сказала ей Ивка со странным блеском в глазах. – Оставь нас.

– Что-то с ним не так, Ивка. Боюсь я.

– Уходи, прошу!

– Как скажешь.

Ольга вышла на палубу ладьи со странным чувством. Над Днепром давно сгустилась непроглядно темная ночь, шел не по-летнему холодный дождь, порывами налетал ветер, раскачивая ладью. Ольга постояла немного, пытаясь побороть приступ морской болезни, подставляя лицо свежему ветру. Запахнув одежду, направилась к появившемуся на палубе владельцу ладьи Радомилу.

– Что, плох совсем? – спросил Радомил, увидев девушку.

– Сколько еще до Киева осталось? – не ответив, спросила Ольга.

– Недалече, день пути. Любеч давно прошли. Оглянуться не успеешь, как в Почайну войдем. Мой кумвар быстроходен, таких в самом Новгороде немного. Шла бы ты, девонька, вниз. Не ровен час, продует тебя.

– Не продует.

– А ты с норовом, – сказал игриво Радомил. – У вас во Пскове все девицы такие?

– Все. Но я самая норовистая.

– Оно и видно. Шла бы, поспала. Как из Себежа вышли, ты почти не спишь. И не ешь.

– Не хочу ничего. Одного жажду – побыстрее Киев увидеть. И Воршу помочь.

– Ты ведь так и не рассказала мне, что с вами приключилось.

– И не расскажу. Сама с трудом верю в то, что с нами было.

– По всему видно, несладко вам пришлось. Однако не хочешь – не говори. Не неволю. А поспать все-таки надо. Иди в мою каюту.

– А ты?

– А что я? Торговый человек ко всему привычен. Приходилось и в чистом поле спать, и на голом камне, и в снегу ночевать. Там, где ты до сих пор ночевала, волхв больной спать тебе не даст. Уж больно громко он стонет. Не положу же я дочь воеводскую в трюме на подстилке! Некрас-то ваш спит уже давно, десятый сон видит.