Преступления и призраки (сборник) - Артур Дойл

Но, когда фаворитом сделался Дуглас Стоун, все сомнения насчет осведомленности или неосведомленности лорда Сэннокса навсегда утихли. Стоун никогда не притворялся. В своей властной, высокомерной манере, он с презрением отверг любую осторожность и всякую тайну. Скандал зашумел. Ученый комитет оповестил его о том, что его имя исключено из списка вице-президентов. Двое друзей умоляли подумать о профессиональной репутации. Он послал всех к черту и потратил сорок гиней на браслет для своей дамы. Он навещал ее дома каждый вечер, а она каждый день разъезжала в его карете. Ни тот, ни другая не пытались скрыть отношения; но наконец случился небольшой инцидент, прервавший их.

Была мрачная зимняя ночь, очень холодная и ветреная; ветер завывал в трубах и бился в оконные стекла. Мелкие брызги дождя звенели о стекло при каждом новом порыве, заглушая на мгновение ровный шум воды, льющейся из водостоков. Дуглас Стоун покончил с обедом и сидел у камина в своем кабинете со стаканом крепкого портвейна на малахитовом столике под рукой. Подняв этот стакан, он подержал его против света лампы и оценил взглядом знатока крохотные чешуйки воска, плавающие в темно-рубиновых глубинах. Огонь, вспыхивая, бросал неспокойные отсветы на его открытое резко очерченное лицо с широко расставленными серыми глазами, губами, полными и все-таки твердых очертаний, и большим квадратным подбородком, в силе и животной выразительности которого было что-то римское. Откинувшись снова в своем роскошном кресле, Стоун время от времени улыбался. В самом деле, он имел основания быть довольным, потому что, вопреки советам шести коллег, провел в этот день такую операцию, только два случая которой были до сих пор запротоколированы, и результат оказался блестящим сверх всяких ожиданий. Ни у кого другого в Лондоне не хватило бы дерзости запланировать или искусства – применить такую рискованную меру.

Но он пообещал леди Сэннокс встретиться с ней сегодня вечером, а было полвосьмого. Он уже протянул руку к звонку, чтобы приказать подать карету, когда услыхал глухой стук в дверь. Мгновением позже послышалось шарканье ног в холле и резкий звук закрывшейся двери.

– К вам пациент, в приемной комнате, – сказал дворецкий.

– По собственному случаю?

– Нет, сэр, думаю, он хочет, чтобы вы пошли с ним.

– Теперь слишком поздно, – капризно воскликнул Дуглас Стоун. – Я не пойду!

– Вот его карточка, сэр.

Дворецкий показал ее на золотом подносе, некогда подаренном хозяину дома женой премьер-министра.

– Гамиль-Али, Смирна. Гм! Этот парень, кажется, турок.

– Да, сэр. У него вид такой, как будто он чужестранец, сэр. И выглядит он ужасно.

– Тьфу ты!.. У меня встреча. Я должен уходить. Но я его приму. Ведите его сюда, Пим.

Спустя несколько минут дворецкий распахнул дверь и впустил маленького и хилого человека, с согнутой спиной; он так тянулся лицом вперед и моргал, как это делают только сильно близорукие. Лицо его было смуглым, а волосы и борода – густо черными. В одной руке он держал тюрбан из белого муслина с красными полосами, в другой – маленький замшевый мешочек.

– Добрый вечер, – сказал Дуглас Стоун, когда дворецкий закрыл дверь. – Вы говорите по-английски, я полагаю?

– Да, сэр. Я из Малой Азии, но говорю по-английски, если медленно.

– Как я понял, вы хотите, чтобы я поехал с вами?

– Да, сэр. Я очень хотел бы, чтобы вы посмотрели мою жену.

– Я могу приехать утром, но у меня встреча, так что я не смогу навестить вашу жену сегодня вечером.

Ответ турка был оригинальным. Он потянул завязки замшевого мешочка и выплеснул на стол поток золота.

– Здесь сто фунтов, и я вам обещаю, что дело не займет и часа. У меня наготове кеб.

Дуглас Стоун посмотрел на часы. Через час еще не будет слишком поздно для визита к леди Сэннокс. Он бывал там и позднее. А плата необыкновенно высока. Последнее время его теснили кредиторы, и он не мог себе позволить упустить такой случай. Он решил ехать.

– Что с ней? – спросил он.

– О, это так печально! Так печально! Вы, наверное, не слыхали о кинжалах Альмохедов?

– Никогда не слыхал.

– А! Это восточные кинжалы, очень старинные и особого типа, с рукоятью в форме того, что вы называете стременем. Я – продавец редкостей, понимаете ли, потому я и приехал в Англию из Смирны, но на следующей неделе опять уеду. Много вещей я привез с собой, а осталось мало, но среди них, на горе мне, один из этих кинжалов.

– Не забывайте, что у меня встреча, сэр, – сказал хирург с некоторым раздражением, – прошу вас, ограничьтесь самыми необходимыми подробностями.

– Вы увидите, что это необходимо. Сегодня моя жена упала в обморок в той комнате, где я держу свой товар, и порезала нижнюю губу прóклятым кинжалом Альмохедов.

– Понимаю, – сказал Дуглас Стоун, вставая. – И вы хотите, чтобы я перевязал рану?

– Нет, дело обстоит хуже.

– Что же тогда?

– Эти кинжалы отравлены.

– Отравлены!

– Именно так, и нет на Западе или на Востоке человека, который может теперь назвать яд или противоядие. Но все, что о них известно, известно мне, потому что мой отец вел торговлю до меня, и мы много имели дела с этим отравленным оружием.

– Каковы симптомы?

– Глубокий сон и смерть через тридцать часов.

– И вы говорите, нет противоядия. Тогда зачем вам платить мне такие большие деньги?

– Не излечит никакое лекарство, но может излечить нож.

– И как?

– Яд распространяется медленно. Он часами остается в ране.

– Тогда промывание может ее очистить?

– Не более чем от укуса змеи. Яд слишком тонкий и слишком убийственный.

– Тогда иссечение раны?

– Именно так. Если ранен палец – отрежь палец. Так всегда говорил мой отец. Но подумайте, где рана, и подумайте о том, что это – моя жена. Ужасно!

Однако знакомство с подобными мрачными материями способно притупить в человеке сочувствие. Для Дугласа Стоуна дело уже превратилось в интересный случай, и робкие возражения мужа он отмел в сторону как несущественные.

– Кажется, тут уж либо так, либо никак совсем, – произнес он отрывисто. – Лучше потерять губу, чем жизнь.

– Ах! Да, я знаю, вы правы. Что делать, что делать, это судьба, а с судьбой приходится смириться. У меня кеб, пойдемте со мной и сделайте это.

– Дуглас Стоун взял из ящика свой чехол с инструментами, положил его в карман вместе с бинтом и корпией. Если он хочет повидать сегодня леди Сэннокс, медлить больше нельзя.

– Я готов, – сказал он, натягивая пальто. – Не хотите ли стакан вина, прежде чем выйти на такой холод?

Посетитель отшатнулся, протестующе воздев руку.

– Вы забываете, что я мусульманин, и притом истинный приверженец Пророка, – сказал он. – Но скажите мне, что в той бутылочке зеленого стекла, которую вы положили в карман?

– Это хлороформ.

– А! Это нам тоже запрещено. Он относится к дистиллятам, а мы не употребляем такие вещи.

– Что?! Вы позволите, чтобы ваша жена перенесла операцию без анестезии?

– А! Она ничего не почувствует, несчастная душа. Уже наступил тот глубокий сон, что в первую очередь порождается отравлением. И потом, я дал ей нашего опиума из Смирны. Идемте, сэр, потому что уже миновал час.

Когда они ступили в темноту снаружи, на лица им обрушилось полотно дождя, а в холле лампа, висящая в руке мраморной кариатиды, с шипением погасла. Пим, дворецкий, толкнул тяжелую дверь, со всей силы напрягая плечо, чтобы одолеть ветер, пока двое мужчин ощупью двинулись к желтому сиянию, видному там, где ждал экипаж. В следующую минуту кеб уже грохотал, увозя их в путь.

– Это далеко? – спросил Дуглас Стоун.

– О нет. У нас маленькая спокойная квартирка возле Юстон-роуд.

Хирург нажал пружину брегета и выслушал тихий звон, сообщивший ему, который час. Было четверть десятого. Он прикинул расстояния, и то недолгое время, которое понадобится ему на такую тривиальную операцию. Получалось, что у леди Сэннокс он будет около десяти. Сквозь запотевшие окна он видел проносящийся мимо мутный свет газовых фонарей и, время от времени, широкие полосы витринного света. Дождь журчал и тарабанил по кожаному верху кареты, колеса с плеском катили по лужам и грязи. Напротив Стоуна в сумраке слабо мерцал белый головной убор его спутника. Хирург порылся в карманах и подобрал иголки, лигатуру и скрепы, чтобы не тратить времени, когда они приедут. Он ёрзал от нетерпения и постукивал ногой по полу.

Но наконец кеб замедлил ход и остановился. В ту же секунду Дуглас Стоун оказался снаружи, а торговец из Смирны следовал за ним по пятам.

– Можете подождать, – сказал он кебмену.

Перед ними был бедного вида дом на узкой и грязной улице. Хирург, хорошо знающий Лондон, бросил быстрый взгляд в тень, но не увидел ничего существенного – никаких магазинов, никакого движения, ничего, кроме двойной линии однообразных домов с плоскими фасадами, двух линий влажных бордюров, мерцающих в свете фонарей, и двух канав с потоками воды, стремящимися, булькая и с завихрениями, к решетке водостока. Дверь перед приезжими оказалась облупленной и обесцвеченной, а слабый свет, струившийся из окошка над ней, хорошо демонстрировал пыль и грязь, ее покрывающие. Выше, в одном из окон спален, мерцал тусклый желтый свет. Торговец громко постучал, и когда он поднял смуглое лицо к свету, Дуглас Стоун увидел, что оно искажено волнением. Отодвинули засов, и в дверях встала пожилая женщина с тонкой свечой, загораживая скрюченной рукой слабое пламя от ветра.