Мозес. Том 2 - Константин Маркович Поповский

Когда он обернулся, чтобы посмотреть на оставшийся позади город – тот уже скрылся за холмами, как не бывало. Впрочем, слева, за грядой далеких холмов, где-то в районе горы Скопус, еще какое-то время маячила далекая русская колокольня, но после очередного поворота исчезла и она. Теперь они шли по этой пустынной дороге, держась за руки и стараясь не подымать пыль, она – как всегда – на полшага вперед, торопясь и пытаясь размахивать руками, громко рассказывая о том, почему она не может поехать по университетскому приглашению в Америку – и он, на полшага позади, слушая все эти убедительные аргументы «за» и «против», к которым как-то само собой присоединялись еще и другие соображения, – конечно же, не такие убедительные, как эти, но все же достойные того, чтобы их тоже выслушали и приняли во внимание. Например, одно из таких соображений вполне резонно касалось того, что смешно же, в самом деле, ехать в Америку, чтобы изучать там европейскую литературу, тогда как другое соображение, попроще, настаивало на том, что в конце концов можно прекрасно обойтись безо всякой Америки, избежав при этом кучи никому не нужных проблем, которых и так предостаточно, куда не бросишь взгляд. К тому же, – и, похоже, это было самое главное – она еще и сама толком не знала, хочется ли ей на самом деле заняться европейской литературой или, может быть, все же – чем-то другим, например историей атональной музыки или современным ткачеством, к чему она давно уже имела большую склонность…

– И потом, – сказала она, глядя в сторону, – я же не могу вот так вот бросить Шломо и укатить черт знает куда, только потому, что мне приспичило узнать, чем стилистические особенности Сервантеса выгодно отличается от стилистических особенностей Кристофера Марло.

– Кого? – спросил Давид.

– Марло, – повторила она, взглянув на него с удивлением.

– Нет, – сказал Давид. – Ты сказала, что ты не можешь вот так вот кого-то бросить.

– Шломо, конечно, – повторила она, словно говорила ему об этом тысячу раз. – Разве я тебе не рассказывала?

– Нет, – сказал Давид.

– Странно. И Анна тоже?

– Да, – Давид, кажется, уже догадывался, что он сейчас услышит. – И Анна тоже… Кто это?

– Ребенок, – сказала она, не отводя от него удивленных глаз. – А ты думал, кто?

– Ребенок, – повторил Давид. – Какой еще ребенок?

– Мой.

– У тебя что, есть ребенок? – спросил он, останавливаясь и выпуская ее руку.

– Ну, да, – она посмотрела на него так, словно он собирался ее ударить. – Я просто не хотела тебе говорить раньше времени. А потом я подумала, что тебе Анна расскажет.

– Ага, – опять повторил Давид. – Раньше времени. Ладно. А сейчас, значит, время пришло?

– Ну, что-то вроде этого, – согласилась она.

– Понятно, – сказал Давид таким голосом, словно ему несколько раз на дню приходилось узнавать о каких-то приблудных детях. – И где он сейчас, этот твой Шломо?

– У бабушки в Марселе.

– В Марселе? – Давид вдруг почувствовал сильное желание придушить эту тварь, уже умудрившуюся обзавестись неизвестно от кого ребенком, который болтался теперь у какой-то неизвестной бабушки в Марселе. – Это что, во Франции? На побережье?

– Ну, да. Во Франции. Между прочим, ему уже почти семь лет.

– Семь лет, – повторил он, пытаясь осмыслить услышанное. – И ты молчала?

– Разве? – сказала она, словно он вдруг помог ей понять какую-то важную вещь. – Это, наверное, ужасно, да?

– Не знаю, – Давид посмотрел в ту сторону, где совсем недавно маячила русская колокольня.

В конце концов, это был не его ребенок, к тому – же он был, черт знает где, на другом конце света, в руках старой бабушки, которая, наверняка, была такой ведьмой, что стоило благодарить судьбу за то, что она находилась не здесь, а в каком-то пропахшем рыбой Марселе, в который не поехал бы просто так ни один нормальный и уважающий себя еврей.

– Хочешь меня убить? – спросила она, топая и поднимая облако пыли.

– Боюсь, теперь это уже не поможет, – Давид не представлял, что следует говорить в подобных случаях. – Ребенок и ребенок. Что теперь сделаешь.

– Ничего, – она стукнула по дороге ногой так, что пыль заклубилась почти до пояса. – Вообще-то, я жалею, что он не от тебя. Если тебя это утешит. Наверное, так нехорошо говорить, но я все равно говорю.

Ему показалось, что он уже когда-то слышал эту фразу. Впрочем, спасибо хоть на этом.

– Да, – сказал Давид. – Все дети почему-то не от меня.

– Какие дети? – спросила она, пытаясь заглянуть ему в лицо.

– Не знаю, – он по-прежнему не знал, что вообще полагается в таких случаях говорить. – Все. – Он засвистел и пошел по дороге.

– Между прочим, его второе имя Николя, – сказала она у него за спиной.

Давид промолчал.

– Эй, – она слегка ударила его локтем в бок.

– Чего тебе?

– Если хочешь знать, это вышло совсем случайно… Ну, я хотела сказать, что я тогда была совсем дурой… Понимаешь?

– Понятно. Но вообще-то дети иногда случаются. Надо это иметь в виду. Причем, чаще всего, это не зависит от интеллектуальных способностей их родителей.

– Да, – сказала она. – Это точно.

Дорога, между тем, шла между подступивших с двух сторон разбитых известняковых плит. Потом она стала забирать вверх и вдруг исчезла, выведя их к подножью большого холма, закрывающего весь горизонт.

– Я тут всегда сижу, на самом верху. Особенно, если что-нибудь случается или просто плохое настроение… Эй, ты слышишь?

– Слышу, – сказал Давид, поднимаясь вслед за ней по склону холма. Известковая крошка скрипела под его ногами. Выступавшие из глубины холма известняковые плиты были похожи на гигантские кости доисторических животных, выпирающих из-под земли. Потом подъем закончился и они оказались на вершине холма.

Утонувшие в зеленоватой пелене далекие размазанные очертания иорданского плоскогорья. Почти прямая тонкая и темная ниточка Иордана. Изрезанные оврагами пространства, лежащие по эту сторону границы. Едва заметный зигзаг дороги. Темное, почти бесформенное отсюда пятно утонувшего в зелени Иерихо.

– Вот, – сказала она, как будто все это принадлежало только ей одной и больше никому.

Он вдруг увидел, что окутанное пеленой солнце уже давно накренилось к западу, повиснув над Иудейскими горами.

– Я хочу тебе рассказать, – она остановилась и начала снимать куртку.

– Совершенно необязательно, – сказал Давид, изнывая от любопытства и боли, о чем другим знать было не нужно…

– Нет, обязательно. Ты ведь хочешь знать про меня все, все, все?

– Допустим, – согласился он не очень уверенно.

– Вот и послушай. – Она села спиною к нему, на брошенную на землю куртку. – Мы переехали тогда в Марсель, потому что у папы там была хорошая работа… Ты меня слышишь?

– Слышу, – Давид рассматривал ее затылок.

– Мы снимали квартиру на втором этаже, а рядом с нами, на площадке, жили соседи, муж и жена. – Она подняла маленький камешек и сразу отшвырнула его прочь. Потом сказала: – У них был сын, больной… Ну, не больной, а немного слабоумный…

– Ясно.

– Ничего тебе не ясно, – она вдруг занервничала. – У