Путинбург - Дмитрий Николаевич Запольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то после прямого эфира я пошел его провожать до выхода, и он увидел во дворе мою машину.
— На каких номерах ты ездишь? Ты почему у меня не попросил?
— Васильич, но мне как бы не надо, меня все в лицо знают, я сам себе непроверяшка.
— Нет, ты должен на нормальной серии ездить. Ты же друг! Обижаешь!
На следующий день прямо ко мне в студию приехал начальник регистрационного отдела ГАИ с заполненными документами на спецсигнал и номерами правительственной серии, открутил старые и привинтил новые. Сам! Белыми лапками, привыкшими только к ручке и клавиатуре мрэовских[484] компьютеров. Причем сделал это как-то подчеркнуто буднично. Так ротный старшина выдает новобранцам кирзачи[485]. Без пафоса. Я тогда понял, что все эти атрибуты власти являются не привилегией, а обязанностью членов круга. То есть ты не просто можешь — ты должен, обязан, иначе вали отсюда вон! Это как погоны: если тебя ПОСВЯТИЛИ и РУКОПОЛОЖИЛИ, ты теперь всегда носишь соответствующее звание. И если ты полковник, то уже не можешь носить форму майора, изволь надеть каракулевую папаху! Я тогда впервые задумался о совершенно особой форме общественного устройства России — силовом паханате[486]. До избрания Путина оставалось два года. И все уже было…
Честно сказать, я не люблю ментов. В моей семье ни одного сотрудника МВД, КГБ, НКВД и прочих голубых мундиров отродясь не было. И, надеюсь, не будет. Да и друзей в погонах нет. Так что атмосфера ментовского веселья мне до встречи с Пониделко была неведома. А тут день рождения генерала. И я приглашен. Еду в магазин, выбираю подарок. Что преподнести другу? Смотрю — меч. Как настоящий. Ну только не острый, а так: сталь, литье, узоры, витая рукоять. Тяжеленный, длинный. Лучше не придумаешь! Такой оригинальный подарок! Еду в ресторан, снятый для торжества. Захожу. Ниже полковника нет никого. А вот выше — довольно много, включая министра и замов. И многочисленных друзей по внутренним войскам. Цыгане поют, казаки шашками мулинеты[487] выделывают, адское шоу. И я такой с этим мечом: довольный как слон, типа сейчас своим оригинальным подарком всех удивлю. Да, сейчас! Пониделко, как Иисус на фреске Да Винчи, — в центре стола, а перед ним штук пятьдесят этих мечей. Оказывается, обычный подарок. Рядовой. А чем еще генералу потрафить? Признаюсь, я больше не бывал на днях рождения генералов внутренней службы. Судьба миловала. Тяжкое времяпрепровождение. Очень специальное мероприятие, где все говорят о службе отечеству, славе русского оружия, воинских тяготах и воспитании молодежи. Вообще-то сегодня вся Россия — это большой день рождения генерала. Но тогда, в 1998 году, мне это казалось несколько искусственным дискурсом. Как выяснилось, напрасно.
Через пару месяцев Пониделко схарчили. Начальником он побыл всего-то меньше года. В Москве поменялась расстановка сил, и Гусинского тоже схарчили. И банк его. И «Русское видео». И министра внутренних дел Куликова, друга моего друга Пониделко, тоже схарчили. А Кумарин подал в суд на Пониделко за оскорбление достоинства и нанесение вреда деловой репутации, так как Анатолий Васильевич назвал Владимира Сергеевича лидером Тамбовской ОПГ, и выиграл: Пониделко не смог обосновать свое заявление. Честным бизнесменом оказался этот Кумарин. Правда, его потом тоже схарчили, да и губернатора Яковлева… Время обнимать, время уклоняться от объятий — кажется, так Шломо[488] говорил?
После отставки Пониделко как-то скис. Баллотировался в Заксобрание и Госдуму, проиграл. Участвовал в каких-то мутных схемах по девелопменту, написал странную книгу про черный пиар — совершенно непонятно зачем. Выдавал узбекам, работавшим на строительстве его дома, специальные мандаты: «Предъявитель сего работает у генерала Пониделко, денег не требовать и не задерживать!» Типа тоже может нарушить закон. Немножко так, совсем чуть-чуть. Васильич достроил дом, посадил дерево и вырастил сына — он сейчас глава района в Петербурге. И дочку вырастил — она стала банкиром, по стопам матери пошла.
БЕЛАЯ НОЧЬ
Телефон был кнопочный. Синий такой. Пластмассовый, с трубкой на вьющемся грязном проводе. Он зазвонил утром, в одуванчиковом мае, когда за окном еще прохладно, но уже нереально ярко светло и когда день уже не отделен от утра тонкой границей рассвета. Санкт-Петербург имеет такую особенность — в преддверии белых ночей ты просыпаешься поутру, не зная времени: то ли еще пять утра, то ли уже одиннадцать… Только чириканье воробьев за окном позволит ощутить ход часов.
— Тебя какой-то Путин спрашивает, — разбудила меня жена. — Говорит, срочно.
Какие могут быть срочные дела в субботу утром?
— Можешь приехать к НАМ? Моя машина под окнами!
— Хорошо, через час буду. В Смольном, у тебя?
— Да, постарайся скорее, МЫ ждем!
Я быстро побрился и выскочил из дома. Смольнинская «вольво» темно-синего цвета, почти новая, но уже потускневшая от ежедневных щеток правительственного гаража, стояла у парадной. Я зажмурился от яркого солнца и улыбнулся запаху травы. Мир был прекрасен и свеж. Скинул белый пиджак, кинул его на заднее сиденье вместе с сумкой-борсеткой, плюхнулся рядом с неприметным отрешенным водителем Сережей, который всегда казался каким-то пыльным и неживым, как и все смольнинские шоферы.
Через полчаса я уже проходил через рамки металлоискателя в мэрии Санкт-Петербурга, показав прапорщику удостоверение работника мэрии. Оно было у меня правительственного образца: маленькое и с гербом. По негласному принципу маленькие в кожаной обложке означали ВИПов, а большие дерматиновые выдавались рядовым клеркам. В моем, с автографом Путина, значилась странная должность: директор информационного вещания «11 канала». На самом же деле в трудовой книжке было написано: вице-президент государственного федерального предприятия «Российская государственная компания „Русское видео“». К мэрии города я никакого отношения не имел, компания подчинялась формально Комитету по делам кинематографии правительства России, а смольнинское удостоверение служило неким бонусом: чтобы от гаишников отмахиваться, входить везде, где можно и нужно. Этакий мандат, жетон, означающий только одно: предъявитель сего — свой.
У каждого казенного дома свой запах. На почте пахнет сургучом и картоном, в больнице — пенициллином и мочой, в тюрьме — хряпой[489] и хозяйственным мылом, на вокзале — шпалами и хлоркой.
