Шаман - Ной Гордон

Луна опровергла обвинение сразу, как только Роб заговорил с ней на эту тему.

— Я была в лагере сауков вчера вечером с друзьями, и мы говорили об Идет Поет. То, что рассказали Олдену, — ложь.

— Возможно, они начали пить после того, как ты ушла.

— Нет. Это ложь. — Она держалась спокойно, но ее дрожащие пальцы уже развязывали передник. — Я схожу к Народу.

Роб вздохнул и подумал, что лучше сходить навестить католиков.

Он слышал, как их называют «эти чертовы коричневые тараканы», и понял почему, когда увидел их: они носили коричневые шерстяные одеяния, явно слишком теплые для осени, а в летнюю жару, должно быть, и вовсе невыносимо душные. Четыре из них работали на развалинах прекрасного шведского сарайчика, который Август Лунд с женой строили, преисполненные таких светлых юношеских надежд. Они рылись в обугленных остатках, все еще дымящихся в одном углу, пытаясь найти хоть что-то уцелевшее.

— Доброе утро! — крикнул он.

Монахини не заметили, как он подошел. Они заткнули нижнюю часть длинных одеяний за пояс, чтобы дать себе немного свободы движений во время работы, и теперь торопливо опускали юбки, прикрывая четыре пары крепких, одетых в белые чулки ног.

— Я доктор Коул, — представился он, слезая с лошади. — Ваш дальний сосед. — Они молча смотрели на него, и ему пришло в голову, что, возможно, они не понимают его языка. — Я могу поговорить с вашим руководителем?

— Вы хотели сказать — с матушкой-настоятельницей, — поправила его одна монашка; голос ее звучал не громче шепота.

Она шевельнула рукой и пошла в дом. Роб последовал за ней. Возле нового навеса с односкатной крышей, прислоненного к дому, какой-то старик, одетый в черное, вскапывал огород. Старик не проявил к Робу никакого интереса. Монахиня дважды постучала — стук ее был тихим, под стать голосу.

— Вы можете войти.

Коричневое одеяние прошло вперед и присело в реверансе.

— Этот джентльмен хочет видеть вас, ваше преподобие. Он врач и сосед, — все так же шепотом объяснила монахиня и снова присела в реверансе, прежде чем спастись бегством.

Матушка-настоятельница сидела на деревянном стуле за маленьким столиком. Лицо у нее, насколько позволял определить платок, было крупным, нос — широким и мясистым, насмешливые глаза — пронзительно-синие: светлее, чем у Сары, и вызывающие, а не милые.

Он представился и выразил сочувствие по поводу пожара.

— Можем ли мы чем-то помочь вам?

— Я уверена, Господь не оставит нас. — Ее речь выдавала прекрасное образование; она говорила с акцентом, и Роб решил, что она немка, хотя ее произношение не походило на выговор Шредёров. Возможно, они были из различных областей Германии.

— Присаживайтесь, — предложила она, указывая на единственный удобный стул в комнате, — настоящий трон, обитый кожей.

— Он проделал весь путь вместе с вами, в фургоне?

— Да. Когда епископ навестит нас, мы сможем предложить ему приличный стул, — с серьезным видом ответила монахиня.

Мужчины пришли во время повечерия, сообщила она. Все сестры были заняты молитвой и не расслышали шум и треск огня, но скоро почувствовали запах дыма.

— Мне сказали, что это были индейцы.

— Ничуть не более, чем те, кто устроил Бостонское чаепитие, — сухо заметила она.

— Вы уверены?

Она грустно улыбнулась.

— Они были пьяными белыми и ругались, как пьяные белые.

— Здесь есть сторонники Американской партии.

Она кивнула.

— Да, «ничего не знающие». Десять лет назад я жила во францисканском монастыре в Филадельфии, куда приехала из родного города — Вюртемберга. «Ничего не знающие» встретили меня неделей беспорядков, во время которых подверглись нападению две церкви, двенадцать католиков были забиты до смерти, десятки домов сожжены. И прошло немало времени, пока я поняла, что они — это еще не вся Америка.

Он кивнул. Он заметил, что они приспособили одну из двух комнат в доме из дерна, построенном Августом Лундом, под по-спартански убранную спальню. Раньше в этой комнате хранилось зерно, теперь в углу лежали тюфяки. Помимо ее столика, стула и трона епископа, из мебели здесь был большой и солидный обеденный стол и деревянные скамьи, и он похвалил работу столяра.

— Их сделал ваш священник?

Она улыбнулась и встала.

— Отец Рассел — наш священник. Сестра Мэри Питер Селестайн — наш плотник. Не желаете ли взглянуть на нашу часовню?

Он проследовал за ней в комнату, где Лунды ели, и спали, и любили друг друга и где умерла Грета Лунд. Стены побелили. Поставили деревянный алтарь, а перед ним — аналой, чтобы становиться на колени. Перед распятием на алтаре стояла большая свеча в красном стакане в окружении свечей поменьше. Также там находились четыре гипсовые статуэтки, очевидно, сгруппированные по половому признаку. Он узнал только Святую Деву Марию в правой части алтаря. Матушка-настоятельница пояснила, что рядом с Марией стоит святая Клара, которая основала их монашеский орден, а на противоположной стороне алтаря — святой Франциск и святой Иосиф.

— Мне сказали, вы собираетесь открыть школу.

— Вам сказали неправду.

Он улыбнулся.

— Вы действительно собираетесь обратить детей в папизм?

— А вот это не совсем неправда, — серьезно сказала она. — Через учение Христа мы стараемся спасти душу ребенка, женщины или мужчины. Мы всегда стремимся подружиться, привлечь католиков из общины. Но основное, чем занимается наш орден — это выхаживание младенцев.

— Выхаживание младенцев! Но где вы собираетесь их выхаживать? Вы построите здесь больницу?

— Увы, — вздохнула она. — Денег у нас нет. Святая Церковь купила эту собственность и отправила нас в это место. И теперь мы должны сами прокладывать себе путь. Мы уверены, что Бог обеспечит нас всем необходимым.

Он в этом уверен не был.

— Могу я обратиться к вашим медсестрам, чтобы они оказывали помощь больным?

— Переступив порог их жилищ? Нет, это никуда не годится, — твердо отрезала она.

Он почувствовал себя не в своей тарелке и собрался уходить.

— Я думаю, что сами вы не католик, доктор Коул.

Он покачал головой.

— Если будет необходимо помочь саукам, вы засвидетельствуете, что мужчины, которые сожгли ваш сарай, были белыми? — озвучил Роб внезапно промелькнувшую мысль.

— Разумеется, — холодно ответила она. — Ведь это чистая правда, разве нет?

Он догадался, что послушницы, должно быть, живут в постоянном страхе перед ней.

— Спасибо… — Он медлил, не находя в себе сил поклониться этой надменной женщине и назвать ее «ваше преподобие». — Как вас зовут, матушка?