Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Зиммель

— Мне не нужно. Мне нужна только ты.

— Повтори еще раз. Пожалуйста.

— Мне нужна только ты.

— Такая бессовестная, такая ненормальная?

— Такая бессовестная, такая ненормальная.

— В этой хибаре? И каждый раз только на пару часов? Зная, что я потом должна буду вернуться к нему? Зная, что нам не на что надеяться?

— А разве бы ты разбила пластинку, если бы сама не верила, что надежда есть?

«This has been the «Warsaw Concerto). Ladies and Gentlemen, you will now hear «Holiday in Paris», played by the Philadelphia Philharmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandi…»[118]

4

Мы лежим рядом на широком диване. Во мраке краснеют спирали электрической печки. Тихо звучит музыка. Обгорают свечи. Веренина голова лежит на моем плече, ее волосы падают мне на грудь. Мы оба курим. Одну сигарету.

Сегодня мы здесь в первый раз. Мы будем часто приезжать сюда. Старую хибарку мы станем называть «нашим домом», хотя она и принадлежит другим людям. Хотя в ее стенах и тюкают древоточцы, разрушающие их.

«Наш дом».

Мы так счастливы в «нашем доме»! Впервые у нас есть свой угол, свое пристанище, у Верены и у меня. Лично у меня никогда не было своего пристанища, своего дома. Я как-то сказал об этом Верене. Она ответила:

— И у меня, Оливер. Ни у моих родителей, ни в тех квартирах, где я жила, ни в каких наших виллах.

Нигде.

У нас обоих никогда еще не было своего дома. Теперь он у нас есть. Он пахнет гнилью, придет зима, скоро выпадет снег, никто не знает, что будет даже завтра. Мы забились сюда, спрятались, закрыли ставни, мы включили совсем тихо музыку и разговариваем шепотом, чтобы нас никто не услышал. Мы так счастливы в этой убогой хижине…

Верена крепче прижимается ко мне, а я накрываю одеялом наши голые плечи.

— Зачем ты разбила пластинку?

Она не отвечает.

— Верена.

— Подай мне, пожалуйста, пепельницу.

— Верена.

— Ты хотел бы услышать от меня, что я разбила ее, потому что люблю тебя.

— Нет… Да… Конечно! Если бы ты это сказала… Нет, не надо, не говори! Это было бы неправдой.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты бы тогда сама сказала! Так что это не может быть правдой. Почему же ты все-таки разбила пластинку?

— Чтобы сделать тебе приятное. Хотя нет.

— Что — нет?

— Не в том причина! Я разбила ее еще вчера, когда здесь убиралась. Я крутила ее во время уборки, много раз подряд. А потом взяла молоток.

— Почему?

Она выдыхает дым через нос.

— Почему же, Верена?

Тихо-тихо — так, что я ее едва понимаю, она говорит:

— Я хочу… я так бы этого хотела…

— Чего?

— Изменить свою жизнь.

Я беру у нее сигарету. Мы оба молчим. Начинается дождь. Я слышу, как капли стучат по жестяной крыше.

— Оливер…

— Да?

— Ты меня когда-то спрашивал, откуда я родом…

— Да. И ты страшно обозлилась. Ты сказала, что это не мое дело.

— Хочешь расскажу?

— Да. Ты разбила пластинку. Теперь самое время.

Дождь.

Тихая музыка.

Жужжание электропечки.

Верена рассказывает.

5

В 1828 году человек по имени Йозеф Иммервар Вильфрид основал в городе Гляйвитц «Верхнесилезское деревообрабатывающее общество». Прадед Верены Вильфрид был настырным человеком с бычьей силой. Со своими людьми он промышлял в лесах Исполиновых гор, умело работая пилой и топором. Будучи абсолютно здоровым, он в 1878 году погиб в результате несчастного случая — на него упало столетнее дерево.

Сын Йозефа Иммервара Фридрих Вильфрид, дед Верены, продолжил дело отца. Ему было тогда тридцать лет. В отличие от своего человечного и либерального родителя он был чем-то вроде прототипа такого предпринимателя, как бумазейный фабрикант Драйсигер из пьесы Герхарда Гауптмана «Ткачи». Неутомимый, с неистощимым запасом сил, он нещадно эксплуатировал своих рабочих. Он посылал на работу в лес женщин, детей и стариков. Когда как-то раз его работники взбунтовались, он уволил две трети коллектива и навербовал еще более бедных, а поэтому и более послушных поляков и чехов. Своих работников он селил в убогих пристанищах. Он отдавал предпочтение неграмотным и делал все от него зависящее, чтобы и дети рабочих не могли научиться читать и писать. Даже чехи и поляки не мирились со всем этим. Но до второго бунта дело не дошло. С удивительным чутьем Фридрих Вильфрид опознавал в массе работавших на него оборванцев тех, кто подстрекал к возмущению. И прежде чем они могли стать для него опасными, он заявлял на них как на нарушителей порядка, после чего их сажали или высылали из страны. Рассказывали, что потом жены и дети этих людей нередко умоляли милостивого господина проявить милосердие и взять к себе обратно арестованного или высланного. Я забыл упомянуть, что Веренин дед постоянно ходил в лес с тяжелой палкой, чтобы посмотреть, как там работают «полячишки». Не надо говорить о том, что палку он носил не просто так…

Такой образ мыслей и действий, конечно, принес свои плоды: под руководством Вальтера Фридриха Вильфрида «Верхнесилезское деревоперерабатывающее общество» стало крупнейшим в стране. Он вступил в альянс с австрийским «Объединением по использованию леса Штирии» и экспортировал продукцию на миллионные суммы. Именно Вальтер Фридрих стал основателем богатства семьи Вильфрид. Вспыльчивый и склонный к внезапным приступам гнева, он много пил и курил. В 1925 году Вальтер Фридрих умер от цирроза печени.

Его сын Карл-Хайнц, которому тогда было двадцать четыре года, уже в третьем поколении стал во главе громадного предприятия. Его жена Эдит подарила ему двоих детей: девочку Верену, 1927 года рождения, и мальчика Отто, родившегося в 1930 году.

Отец, горячо желавший здорового, крепкого мальчишку-наследника, не скрывал своего разочарования, когда родилась Верена. У него к ней так и не появилось ни капли тепла и сердечности — ни на единый день, ни на единый час. Девочка росла, обделенная любовью, и стало еще тяжелее, когда родился Отто. Потому что скоро оказалось, что это болезненный, рахитичный и глупый ребенок, который к тому же оказался впоследствии абсолютно неспособным к учебе. Один учитель выразил это так: «Это один из самых плохих учеников, потому что он абсолютно туп, я повторяю — туп так, что дело здесь отнюдь не в лени!» Бессильную ярость по поводу столь неудачного ребенка отец вымещал не на самом сыне, а на первенце — своей дочери. Точно так же, как и я, Верена росла в огромной, ломящейся от роскоши вилле, точно так же, как и я, одинокая и несчастная. Одно только отличало наше положение: Веренина мать держала под каблуком слабого отца (такого же слабого и болезненного, как и его сын, хотя сам он никогда этого не желал признавать). Мать была подлинным руководителем предприятия. И это предприятие росло и росло. Семья жила в такой роскоши, какую себе только можно представить.

Наряду с угольными баронами Вильфриды считались одним из богатейших семейств Силезии. И тот и другой ребенок имели служанку и собственную «мадемуазель». Члены семьи ездили на самых дорогих марках «мерседеса», а зимой для выездов использовались резные сани ручной работы. Свои платья мать Верены заказывала только в Париже и Вене. Там же она заказывала меха и украшения. Они много путешествовали. Весну семейство проводило на Ривьере.

Но и в обстановке такой роскоши Верена оставалась тихим, пугливым ребенком, на которого никто не обращал внимания, в то время как домашние учителя, педагоги и врачи из кожи лезли вон, безуспешно стараясь сделать из слабенького Отто настоящего мужчину.

Никто не любил Верену, даже ее мать, поскольку у той отношения с мужем с годами становились все хуже и хуже. Сознательно или подсознательно муж винил ее в том, что она родила ему всего лишь дочь да еще такого неудачного наследника. Ему, который всю жизнь жил под гнетом одного чувства — страха! Карл-Хайнц боялся всего и всех: людей, животных, каждого нового дня. Он каждый раз боялся поставить свою подпись, боялся каждого заседания правления, на которое ему предстояло идти. Очень часто болел. Перед каждым важным решением он бежал за советом к жене, которую посылал вместо себя на все те совещания, где нужно было проявить жесткость. До него так никогда и не дошло, что сын Отто его абсолютная копия.

6

Постепенно предприятие Вильфридов так выросло и окрепло, что ему были нипочем ошибки, время от времени совершаемые его шефом, тем более что в большинстве случаев эти ошибки тут же исправлялись энергичным вмешательством его на удивление быстро старившейся жены.

— Когда меня возили гулять в коляске, люди снимали передо мной шляпы, — вспоминает Верена.

Люди снимали шляпы и перед бледным, болезненным Отто.

— Родители и дети ели раздельно. Но и детям за столом прислуживал отлично вышколенный слуга. Верена и Отто не посещали общую школу, их обучали домашние учителя. Если Верена училась хорошо, то Отто был ленив, туп и к тому же коварен. Он умел все повернуть так, что виноватыми за его тупость всегда оказывались учителя. Поэтому они часто менялись.