Николай Гумилев глазами сына - Орест Высотский

Начались переговоры с мятежниками. 2 сентября состоялась встреча Совета с Раппом. Комиссар не решился появиться в мятежном лагере и послал офицера с извещением, что он ожидает представителей бригады у себя. Этим офицером был Гумилев.

Из лагеря была выведена Вторая бригада, оставшаяся верной Временному правительству, а с Первой начались долгие переговоры. Они, однако, ни к чему не привели.

Уговоры строптивой бригады тянулись два месяца и завершились подавлением мятежа с помощью войск. Дольше других сопротивлялась пулеметная рота, но и она в конце концов сдалась.

Гумилева возмущал анархический бунт в армии. Но и принимать участие в полицейской, карательной акции Гумилеву было тяжело. Несколько раз он заговаривал с Раппом об отправке его на фронт, но тот об этом и слышать не хотел.

В то время как всего в сотне километров от Парижа шли бои, в столице по вечерам были открыты рестораны, давал спектакли балет. Дягилев устроил Осенний салон, пригласив художников Ларионова и Гончарову, знакомых Гумилеву по Петербургу. В свободное от службы время Николай Степанович встречался с ними, подолгу бродил с Ларионовым по улицам и бульварам. Гончарова написала портрет Гумилева в экзотическом окружении. Николай Степанович подарил ей индийскую миниатюру с изображением черного генерала. Наталье Сергеевне миниатюра понравилась, но она нашла в картине заметное влияние европейской школы, высказав сожаление о том, что пренебрегают самобытным народным искусством.

Весна в тот год в Париже выдалась поздняя, моросил мелкий дождь, над городом висели низкие тучи. Только к середине июля разгулялось, и Николая Степановича пригласили совершить прогулку в Орлеан. Собралась небольшая компания: Ларионов, Гончарова, поэт Николай Минский и несколько молодых французов, среди которых Гумилев обратил внимание на высокую, стройную девушку в простом, но элегантном платье, с большим букетом белой сирени. У нее были большие карие, чуть раскосые глаза, темные локоны оттеняли ровную матовость лица. Ларионов назвал ее имя: Элен Дибуше. Выяснилось, что она полуфранцуженка, полурусская, дочь врача-хирурга. Русские звали ее Еленой Карловной.

Хотя прежде Гумилев не бывал в Орлеане, судьбу Орлеанской Девы он знал, как мало кто другой, и увлек свою новую знакомую необычайно красочным рассказом о Жанне. Он не замечал окружающего, видя только Елену, радуясь брошенной ему улыбке, ревнуя, когда она разговаривала не с ним. Они бродили по городу, заходили в большой гулкий собор, кормили на площади воркующих голубей. Вечером, когда утомленные и притихшие возвращались поездом в Париж, Гумилев был точно в тумане. Он чувствовал, что произошло что-то большое, радостное и одновременно страшное. Тетрадь, в которую он записывал стихи, теперь начнет заполняться быстро. Первое стихотворение, навеянное новой страстью, появилось в ту же ночь, к рассвету:

Из букета целого сирениМне досталась лишь одна сирень,И всю ночь я думал об Елене,А потом томился целый день.

Всё казалось мне, что в белой пенеИсчезает милая земля,Расцветают влажные сирениЗа кормой большого корабля.

И за огненными небесамиОбо мне задумалась онаДевушка с газельими глазамиМоего любимейшего сна.

Сердце прыгало, как детский мячик,Я, как брату, верил кораблю,Оттого, что мне нельзя иначе,Оттого, что я ее люблю.

Сиреневую веточку из своего букета подарила ему, прощаясь, Елена!

В штабе, куда он являлся ежедневно, ожидая отправки на Салоникский фронт, приказа все не было. Теперь его уже не тяготила мысль, что придется и дальше торчать в Париже. Ему это казалось счастьем, особенно после того, как Елена первой ему позвонила и они условились о встрече.

Вечером они были на балете. В вечернем платье Елена казалась особенно прелестной. Потом он провожал ее по ночным улицам «к тупику близ улицы Декамп» и долго прощался у массивной входной двери с бронзовыми ручками. Условились в ближайшее воскресенье совершить прогулку в Версаль.

Жизнь раскололась надвое: выполнение противных обязанностей у комиссара Раппа, звонки по телефону, поездки в военные лагеря — и постоянное радостное ожидание новой встречи с Еленой, которая держалась с ним дружески-просто, свободно, как принято во Франции. А он весь горел и писал в тетради:

Как ты любишь, девушка, ответь.По каким тоскуешь ты истомам?Неужель ты можешь не горетьТайным пламенем, тебе знакомым?

Если ты могла явиться мнеМолнией слепительной Господней,И отныне я горю в огне,Вставшем до небес из преисподней?

При встрече Гумилев читал ей стихи, написанные накануне, стараясь по выражению лица угадать ее отношение — не к стихам, к любовным признаниям. Она слушала с улыбкой, говорила, что любовь всегда свободна, и от ее слов Гумилев терзался еще сильнее:

…Нет,  любовь не это!Как пожар в лесу, любовь — в судьбе,Потому что даже без ответаЯ отныне обречен тебе.

Странными были их отношения. Встречаясь с Еленой уже несколько недель, он все не решался открыто с нею объясниться. Мысли о будущем его не тяготили, а прекратить свидания с Еленой было выше его сил. Он мучился своей любовью, словно она была позором:

Вероятно, в жизни предыдущейЯ зарезал и отца, и мать.Если в этой — Боже присносущий! —Так жестоко осужден страдать.……………………………………Каждый день мой, как мертвец, спокойный,Все дела чужие, не мои.Лишь томленье вовсе недостойной,Вовсе платонической любви.

Его терзало сомнение — не безответно ли это чувство? При встречах Елена рассказывала о себе, о том, как в детстве, выходя вечером на берег моря и глядя в звездное небо, она мечтала, что к ней спустится сверкающий серафим и унесет в надзвездный мир. Как грезила, что будет жить уединенно на большом озере и смотреть на закат с балкона своего белого дома. Гумилев смотрел на нее с восторгом и нежностью и страдал все сильнее.

После свиданий Елена вдруг исчезала на целую неделю, не отвечая ни на письма, ни на телефонные звонки. Гумилев тосковал, не находя выхода для своего чувства: