Остросюжетный детектив. Выпуск 2 - Джеймс Хэдли Чейз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так.
– Сами будете его строить?
– Еще не решил.
– Ему хватит работы и с мостом, какой уж тут дом, – пошутил Джек. Все рассмеялись, и на этом интервью кончилось.
Как только телеоператор выключил камеру, Криди открыл бутылку шампанского, и мы ее распили. Мне очень хотелось поскорее увидеть Сариту, но уходить было неудобно.
– Ну, что ж, ребята, – заметил Криди, – по-моему, закладка моста состоялась. Остается только построить его.
Мы пожали ему руку.
Ко мне подошел один из рабочих студии.
– Вас просят к телефону, мистер Холлидей.
– Супруга, готов поспорить! – заметил Джек. – Ждет не дождется минутки, чтобы сказать ему, каким красавцем он выглядел на экране телевизора. Я подожду тебя внизу, Джефф. – Криди и он вышли из студии.
Я заколебался, но, заметив, с каким недоумением смотрит на меня рабочий, подошел к телефону и взял трубку.
Я уже инстинктивно чувствовал, кто звонит, и, конечно, оказался прав.
– Алло, – сказала Римма. – Я видела твое выступление. Поздравляю.
Мне показалось, что на меня обрушился потолок.
А вокруг сновали люди, следовало соблюдать в разговоре максимальную осторожность, и я взял себя в руки.
– Спасибо.
– Значит, ты теперь богатый человек?
– Сейчас я не могу разговаривать.
– Знаю. Буду ждать тебя в десять вечера в вестибюле гостиницы «Келлоуэй-отель». Не придешь – пожалеешь.
Римма положила трубку. То же самое, словно во сне, сделал и я.
Потом я вынул носовой платок и вытер лоб. Меня трясло, я был, наверно, бледен, как полотно.
– Что-нибудь случилось, мистер Холлидей?
– Нет, нет, все в порядке.
– Это, скорее всего, от юпитеров, они, как солнце. На вас лица нет.
– На свежем воздухе все пройдет.
– Вас проводить?
– Благодарю. Сейчас мне станет лучше. Это от духоты.
Я вышел из студии и спустился в вестибюль, где меня ожидали Джек и Криди.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Я едва отыскал «Келлоуэй-отель». Он оказался одним из тех сомнительных заведений с почасовой сдачей номеров, что в изобилии разбросаны вдоль набережной в Ист-сайде и регулярно прикрываются полицией, чтобы так же регулярно возникать вновь – с «новой администрацией».
После того, как я завез Криди в ресторан, где его поджидала жена, а Джека – к нему на квартиру, было уже поздно ехать домой, чтобы затем снова пересекать весь город и в десять часов встретиться с Риммой.
Я позвонил Сарите и сказал ей, что заеду в контору, так как Криди нужны некоторые цифровые данные для статьи, которую он сейчас пишет. Я добавил, что где-нибудь перекушу вместе с Криди и не знаю, когда вернусь домой. Мне казалась омерзительной эта ложь, но иного выхода у меня не было, я не мог сказать жене правду.
В вестибюль гостиницы «Келлоуэй-отель» я вошел в самом начале одиннадцатого.
За конторкой дежурного администратора сидел старик-негр. У дверей торчала пропылившаяся пальма, здесь же стояли пять бамбуковых стульев – они выглядели так, словно на них никто никогда не садился. Все дышало убожеством и запустением.
Я остановился и осмотрелся.
В углу, в единственном кожаном кресле, сидела плохо одетая женщина. Она не сводила с меня глаз, из уголка густо накрашенных губ свисала сигарета.
Это была Римма, но я не сразу узнал ее. Коротко подстриженные волосы были уже не серебристого, а кирпично-красного оттенка. На ней был поношенный черный костюм и застиранная и вылинявшая зеленая блузка.
Чувствуя на себе пристальный взгляд старика-негра, я пересек вестибюль и подошел к Римме. Мы смотрели друг на друга. Ее отекшее лицо покрывала нездоровая бледность, она выглядела старше своих тридцати лет. Пятна дешевых румян если и могли кого-то обмануть, так, вероятно, только ее самое. Выражение глаз – равнодушных, выцветших глаз уличной женщины – было мрачным, они напоминали камешки, брошенные в черно-синие чернила. Я с содроганием отметил про себя, как сильно она изменилась за это время. Разговаривая с ней по телефону, я мысленно представлял ее такой, какой видел в последний раз.
Я заметил, что ее глаза быстро пробежали по моему костюму, ботинкам, потом остановились на лице.
– Хэлло, Джефф! Давненько мы не виделись.
– Давай-ка лучше пойдем куда-нибудь, где можно поговорить, – сказал я внезапно охрипшим голосом.
Римма удивленно подняла брови.
– Я не хочу тебя ставить в неудобное положение, ты теперь большой человек. Если твои богатые дружки встретят тебя в моем обществе, они черт знает что подумают.
– Да, но тут невозможно разговаривать. Пойдем посидим в машине.
Римма отрицательно покачала головой.
– Будем говорить здесь. Не обращай внимания на Джо. Он глухой, как столб. Ты не закажешь мне что-нибудь выпить?
– Можешь заказывать себе все, что твоей душе угодно.
Она встала, подошла к конторке администратора (негр, хмурясь, отодвинулся от нее) и нажала кнопку звонка.
Откуда-то появился рослый полный итальянец с жирными черными волосами и густой щетиной на подбородке. На нем была грязная ковбойка и еще более грязные фланелевые брюки.
– Тонни, бутылку виски, два стакана и графин содовой, – распорядилась Римма. – Да поживее.
Итальянец мрачно взглянул на Римму.
– А кто будет платить?
Римма кивком указала на меня.
– Он… Поторапливайся.
Черные, налитые кровью глаза итальянца на мгновение задержались на мне. Он кивнул и скрылся в глубине холла.
Я пододвинул к креслу Риммы бамбуковый стул и сел так, чтобы видеть вход в вестибюль.
Римма вернулась на свое место. Пока она шла, я успел заметить и ее порванные чулки, и донельзя изношенные, чудом державшиеся на ногах туфли.
– Ну, прямо-таки как старые добрые времена, правда? – заметила она, усаживаясь. – Только ты теперь женатый человек. – Римма вынула сигареты, снова закурила и выпустила дым через нос. – Ты не потерял времени даром, особенно если учесть, что мог бы все эти годы торчать за тюремной решеткой, а то и гнить в земле где-нибудь в уголке тюремного двора.
Итальянец принес виски. Я уплатил, и он, бросив на меня пристальный взгляд, снова исчез на кухне.
Римма трясущейся рукой налила себе почти полный стакан виски и пододвинула бутылку мне. Я даже не притронулся к ней. Римма жадно проглотила половину того, что было в стакане, и лишь после этого разбавила оставшееся в стакане виски содовой водой.
– А тебе, видно, и говорить-то не о чем, да? – спросила она, не сводя с меня глаз. – Как ты жил все эти годы? Вспоминал хоть иногда обо мне?
– Вспоминал.
– Задумывался, как я живу, что со мной?
Я промолчал.
– У тебя сохранилась пленка с записью моего голоса?
От пленки я отделался еще в Лос-Анджелесе, до возвращения домой, желая уничтожить все, что могло напомнить
