Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Майкл Муркок

Этот ничтожный звук породил тем не менее в тишине, окружавшей Агнца, десятки отзвуков, разбежавшихся по самым дальним уголкам пустынных галерей и штреков, чтобы там, среди огромных балок и спиральных лестниц, встретиться опять, разбиться еще на сотни маленьких отголосков и в конце концов заполнить неслыханными звуками все это подземное царство. Место запустения и покинутости. Казалось, что от берегов, некогда кипевших жизнью, навсегда ушла животворная влага.

Было время, когда пустынные и уединенные места полнились надеждой, волнением, разного рода предположениями о том, как изменить мир. Но времена эти канули в прошлое, а то, что осталось, напоминало обломки кораблекрушения. Вокруг был искореженный металл — закрученный в спирали, вздымающийся могучими арками, поднимающийся ярус за ярусом, ниспадающий в громадные темные колодцы, вырастающий гигантскими лестницами, ведущими из ниоткуда в никуда. Он был везде, бесконечные пространства брошенного металла, умирающего, застывшего в тысячах проявлений смерти. И не было здесь ни крысы, ни мыши, здесь не свисали вниз головами крыланы и не плели паутины пауки. Здесь был только Агнец, восседавший на своем троне со слабой улыбкой на устах, одинокий в роскоши своего склепа с ковром цвета крови и со стенами, уставленными книгами, которые поднимались все выше и выше — том за томом, и верхние их ряды прятались во мраке.

Но Агнец не был счастлив, потому что, хотя ум его был холоден как лед, душа его или, вернее, то место, где ей следовало быть, страдала. Он помнил все и мог вызвать из небытия время, когда эту погруженную в вечный полумрак преисподнюю заполняли его подданные самых разных форм и размеров, находящиеся на различных стадиях мутации, уже повлекшей ужасающие изменения, но все — со своими характерами, что складывались веками, со своими особыми жестами, осанкой, обликом, своими костными выростами, кожей, шевелюрами или бородами; пятнистые, полосатые, пегие или наоборот — безликие. Он знал их всех. Они сбегались, послушные его воле, — в те счастливые дни мир был полон живых существ, и ему нужно было только позвать, чтобы все они собрались у подножия его трона.

Но те годы процветания давно ушли, и все его подданные столь же давно умерли один за другим в этом невозможном эксперименте. И то, что Агнец все еще мог продолжать свои дьявольские игры, несмотря на слепоту и мрак, уже само по себе говорило о неугасимой силе его злобы. Нет, дело было не в том, что его глаза закрылись непрозрачной пленкой, — множество смертей было вызвано совсем другой причиной — он хотел превратить людей в животных, а животных в людей. Он и сейчас умел это делать, сохранив способность чувствовать и определять по форме головы человека, какое животное скрывается за его еще человеческим обликом.

Гиена со своей изогнутой спиной, длинными руками, всегда чисто выбритым подбородком, со своей белоснежной рубашкой и ужасной ухмылкой когда-то тоже был человеком — человеком, где-то глубоко в котором были запрятаны те самые свойства, которые сейчас в нем возобладали.

И Козел, который сейчас бочком, бочком все ближе подходил серыми кустами к вызывающим у него дрожь проходам, ведущим в подземное царство, тоже когда-то был человеком.

Потому что величайшим удовольствием для Агнца было унизить чье-то достоинство. Сплетя в один узел страх и самую низкопробную лесть, он принуждал неосторожные жертвы утрачивать волю, а вместе с ней и физическую сущность. Вот тогда-то он и заполучал над ними свою дьявольскую власть, данную ему знанием человеческой природы (…о эти маленькие белые пальцы, как бы порхавшие по костям столь многих трясущихся голов…). Тогда-то они и начинали желать того, что Агнец хотел, чтобы они желали, и становились тем, чем он хотел. Постепенно облик и нрав тех животных, которых они когда-то напоминали, проявлялись все явственней, а с ними возникали и маленькие специфические черточки — интонации в голосе, которых раньше не было, или манера вскидывать голову, как олень, или опускать ее, как курица, бегущая к зернам…

Но Агнец, при всем могуществе своего ума, даже гениальности, не мог долго поддерживать в них жизнь. В большинстве случаев это не играло особой роли, но некоторые из подпавших под его воистину ужасное покровительство превращались в существа с невыразимо идиотскими пропорциями. Но даже не это, а постоянно протекавшая в них борьба между человеческой и скотской сущностью доставляла ему сардоническое наслаждение, сходное с тем, какое доставляют карлики королю. Но ненадолго. Самыми первыми погибли как раз наиболее уродливые, хотя даже сам Агнец не мог сказать, что убивало их или, наоборот, оставляло жить, настолько сложен был процесс превращения.

Никто не знал, какой адский огонь сжигал Агнца, но один только вид человеческого существа заставлял его бледнеть. Так что это было для него не просто развлечением — погубить человеческую душу, подобрать ей ее эквивалент и ее двойника среди всех масок мира, — но и ненависть тоже, глубокая и всепоглощающая ненависть ко всему роду людскому.

Много лет уже прошло со времени последней смерти. Тогда Человек-Паук взывал о помощи, извивался, усыхал на глазах Агнца и Козла и вдруг рассыпался в прах. Для Агнца он был своего рода напоминанием — в тех редких случаях, когда Агнец нуждался в обществе. Паук сохранил остроту ума и время от времени сиживал напротив Агнца за маленьким столиком слоновой кости, ведя интеллектуальные битвы, отдаленно схожие с шахматными баталиями.

Но бедное существо умерло, и весь некогда роскошный двор состоял теперь лишь из Козла и Гиены.

Ничто оказалось не властно над этой парочкой — они жили и жили. Агнец иногда надолго застывал, устремив взгляд в их сторону, и хотя он не видел ничего, но слышал все. Его слух и обоняние были столь остры, что и сейчас, хотя два существа и Мальчик были еще на расстоянии многих миль от него, белый властелин, сидевший абсолютно прямо, со сложенными на коленях руками, слышал шум их шагов и ощущал исходившие от них запахи.

Но что это за едва уловимый и незнакомый дух, достигший Копей вместе с едкими запахами Гиены и Козла? Агнец оставался недвижим, только голова его едва заметно откинулась назад. Молочно-белые уши навострились, а тончайшие ноздри затрепетали со скоростью змеиного языка или крылышек пчелы, садящейся на цветок. Глаза были невидяще устремлены в окружающий мрак. Все вокруг него — и самые темные углы, и корешки книг его библиотеки, на которых плясал свет свечей, — все вокруг стало другим.

Непоколебимый Агнец, никогда не проявлявший своих чувств, неожиданно изменил собственной натуре, не только подняв голову и нарушив тем самым совершенство своей позы, но и, сколь ни казалось это невероятным, чуть заметно вздрогнув.