Сердце странника - Анна Климова

— Нет, не только, — покачал головой Тимофей.

Остерман задумался на мгновение, пощипывая пальцами толстый подбородок.

В этот момент к ним почти подбежал запыхавшийся Богдан Сергеевич. За ним шли два охранника.

— Одну минутку, Геннадий Маркович! — радостно воскликнул Богдан Сергеевич. — Этого наглеца вышвырнут отсюда в два счета. Ребята…

— А кто вам сказал, что я хочу кого-то вышвырнуть? — ледяным тоном осведомился Остерман.

— Но…

— Я вам об этом даже не намекал. В чем, собственно, дело?

— Геннадий Маркович, мне кажется, ему здесь не место, — покраснел до корней своих седых волос Старик.

— Уж позвольте мне решать, кому здесь место, а кому не место, любезный Богдан Сергеевич.

— Я хотел бы занять всего минуту вашего времени, чтобы объяснить…

— Я уже занят. Посему прошу вас подождать, пока я поговорю с этим молодым человеком.

Последовала напряженная пауза, во время которой Старик сверлил Тимофея уничтожающим взглядом. Тимофей же изобразил губами фразу «все возвращается» и украдкой сделал рукой жест прощания.

— Ладно, — кивнул Старик наконец и нервным движением поправил галстук. — Как знаете. Но на вашем месте я хорошенько подумал бы, прежде чем выслушивать то, что он скажет.

— А разве вы знаете, что он может сказать? Вообще-то журналисты сами спрашивают, а не говорят.

— Не важно. Но, надеюсь, вы, Геннадий Маркович, не будете возражать, если я скажу этому молодому человеку пару слов?

— Если он того пожелает, — сладко улыбнулся Остерман.

После непродолжительных размышлений Тимофей кивнул и отошел со Стариком за угол дома, к решетчатой ограде, выходившей на переулок. «Место как раз для того, чтобы тихо пристрелить», — подумал Тимофей с каким-то азартом. Он не мог не осознавать, что играет в смертельную игру. Особенно если то, что сообщила ему Ира пару дней назад, правда. Но страха не было. Был задор и была злость. Все вперемешку. И еще удовольствие от бессилия, которое читалось во всей фигуре Старика.

Старик достал сигару, откусил кончик, прикурил и выпустил струйку дыма в сторону лужаек, где развлекались гости. В глазах его появилось задумчиво-отстраненное выражение.

— Валери сказал: «Жить — значит походить на кого-либо». А я мог бы добавить — или заставлять походить на себя. И то и другое в равной степени верно и одновременно неосуществимо. Нельзя быть кем-то, кроме самого себя, и нельзя из кого-то сделать свое подобие. В последнем я убедился на своем опыте. В тебе я видел себя, но ты — это не я. Теперь это очевидно более чем когда-либо. Я это осознаю и признаю. Как бы там ни было, ты лучше меня. Но должен тебе сказать, что даже весь набор добродетелей в человеке не спасет его от гибели. Более того, мир крайне жесток к тем, кто взял себе за правило жить без страха и упрека. Таких этот мир ломает первыми. Помнишь, что я тебе говорил о принципах?

— Помню, — кивнул Тимофей. — Сергеевич, у меня нет времени. Можно покороче?

— Дурак! — шепотом рявкнул Старик. — Каждая минута рядом со мной — спасение для тебя! Неужели ты не понимаешь?

— Я догадываюсь, — спокойно ответил Тимофей.

Богдан Сергеевич некоторое время смотрел на него так, словно впервые видел, а потом спросил:

— И тебе не страшно?

— Что изменит мой ответ? Отдашь приказ своим церберам оставить меня в покое?

— Хотя я к тебе относился и отношусь, как к своему сыну, в этом случае изменить что-то не в моей власти.

— А если бы я действительно был твоим сыном?

— Я посоветовал бы тебе выйти отсюда со мной. Немедленно.

— Но я не твой сын, верно?

— Совет в силе.

— Знаешь, Сергеевич, очень соблазнительно последовать твоему совету. Просто жуть как соблазнительно. Но я вот думаю: а что потом? Сделав один шаг назад, я вынужден буду делать такие шаги снова и снова. Назад. Снова и снова. Меня не прельщает перспектива вечно пятиться и презирать себя за это. С меня хватит. Я жить хочу, а не ползать на брюхе перед каждой букой, которая погрозит мне пальцем. И уважать себя хочу.

— Мальчишка! — на лице Старика отразилось яростное отвращение. — Меня всегда поражало, как вы все умеете храбриться на публике, сколько из вас прет напыщенной гордости, сколько досужей самоуверенности! А ведь ничего за этим не стоит! — прохрипел Старик, ткнув его пальцем в грудь. — Ничего! Вы слабаки! Вы щенки, полагающие, что на все проблемы можно поднять заднюю лапку! Вас и выкидывают на обочину только потому, что вы быстро надоедаете мокрыми лужами, кусаетесь там, где надо лизнуть руку, и вечно путаетесь под ногами!

— Ты прав, — перебил его Тимофей. — Тебе не удалось сделать из меня свое подобие. Рук я так и не приучился лизать. Извини, — Тимофей оглянулся на лужайку, где Остерман пил коктейль в кругу гостей.

— Ты не подойдешь к нему, — зло прищурился Старик, проследив его взгляд, но спустя секунду добавил срывающимся от волнения голосом: — Ты не должен этого делать, Тимофей. Послушай меня. Ты стоишь лучшей участи. Если ты это сделаешь…

— Что будет, Старик? Что будет тогда? Меня с детства волновал этот вопрос. И ответ я получал только тогда, когда сам шел и делал. Сам.

Кристина уже докуривала сигарету, когда почувствовала неладное. Словно какой-то внутренний толчок, похожий на маленькое землетрясение в районе сердца. Причины своего беспокойства она так и не поняла, поэтому поднялась на цыпочки, чтобы разглядеть то, что творилось на территории коттеджа. Но увидела только угол здания и кусочек открытой лужайки, где взрослые чинно прохаживались с бокалами в руках, а дети носились друг за другом и за скоморохами.

Отбросив сигарету, она снова подошла к воротам, у которых дежурили два охранника. Они заметили ее и привлекли внимание друг друга тычками локтей. Кристина приготовила для них самую очаровательную улыбку, какая только нашлась в ее арсенале.

— Verzeihen Sie bitte. Darf ich herein? — спросила она по-немецки и изобразила жуткий акцент: — Ich bin хотеть войтит. Я забыт в туалет ошень дорогой das Armband… э-э, как по-рюски… A, ja! Браслетт! Браслетт забыть в туалет! О, bitte, bitte!

— А приглашение ваше где? — загородил собой проход один из охранников.

— Was? О, не понимай! Я на один минут!

— Без приглашения никак нельзя, мадам, — ухмылялся охранник.

Кристина приблизилась к нему вплотную и прошептала томным голосом:

— Я умей быть ошень, ошень благодарной. Bitte.

Охранник удовлетворенно пожевал губами и, оглянувшись по сторонам, сказал так же тихо:

— У нас вот такого, — он многозначительно окинул ее взглядом с головы до ног, — навалом, мадам. Можете не волноваться.