Совершенно секретное дело о ките - Альберт Мифтахутдинов

«Сейчас бы травки, — думал Миронов, — да вот пока рановато еще. С неделю, поди, ждать придется».

После первого приступа Миронов стал бояться, что второй застанет его, когда он будет с Малышом, без жены. И когда она уезжала в командировку или на очередную сессию, он договаривался со своим другом — коллегой по работе, — чтобы тот каждое утро звонил ему домой, просто поздороваться и пожелать доброго утра. Это означало, что Миронов жив-здоров, ночь прошла хорошо, до следующего утра. Если телефон утром не отвечал, значит… Вот почему второй ключ от квартиры находился у друга.

Но сейчас и друг в отъезде, а посвящать в свои обстоятельства кого-то другого, даже приятеля, Миронов не хотел, а потому просто никогда не закрывал дверь квартиры, когда ложился спать.

Он полагал, что, случись с ним что-нибудь, ребенок будет плакать, и на его крик в квартиру войдут соседи или еще лучше — Малыш сам сможет выбраться на лестничную клетку, тут его и обнаружат, лишь бы только с Малышом ничего не случилось, лишь бы он не простудился на лестничной площадке.

Он предусмотрел многое по спасению Малыша на тот самый крайний случай.

С вечера на стулья, табуретку, столик для игрушек расставлял еду и питье. В основном хлеб, сухари, воду, сухую морковь (Малыш ее обожал), конфеты, яблоки, если были. Он рассуждал так: в яслях ребенка хватятся на вторые сутки, пришлют кого-нибудь на третьи. На работе хватятся на вторые, придут на третьи. Во всяком случае, еды, расставленной в комнате, ему хватит продержаться до прихода людей. Ну, а если начнет плакать, тут его услышат. Хотя ребенок может при непрерывном плаче охрипнуть через несколько часов… Ну, еще и дверь открыта, это хорошо. Телеграмма вдруг придет, или бандероль заказная: Миронову пишут много…

Свой ежевечерний ритуал, как только возвращался с Малышом из яслей, Миронов выполнял неукоснительно.

«Хоть бы кого-нибудь из друзей с Чукотки сюда занесло, переселился бы из гостиницы, все легче было б, и Кен чего-то не едет».

Миронов был реалистом, неизбежного не боялся, но ему страшно, всегда было страшно, за сына, упаси боже, если вдруг станется с ним…

Он понимал: вымаливать у судьбы и день, и год — бессмысленно. Цыганка как-то ему нагадала, когда он был студентом: ежели, мол, переживешь пятьдесят два года, дальше долго жить будешь. До пятидесяти двух еще далеко, а вдруг цыганка недостаточно квалифицированная? Вдруг пятьдесят два перепутала с сорок два, с его теперешним возрастом? Вот Пушкину цыганка совсем аналогично гадала. Переживешь, мол, тридцать семь — дальше долгие дни будут, глубоким стариком умрешь. Как в воду глядела — не пережил…

«При чем тут Пушкин? — злился на себя Миронов. — Нашел, с кем проводить параллели! — И тут же себя оправдывал: — Я с цыганками провожу параллели».

А мало ли что может случиться? Вот пример. Рядом, этажом ниже, сосед жил, в областном обществе книголюбов работал. Стихи писал. Каждый день брился, носил галстук. Зарядку делал, бегал вокруг дома, тело свое холил, не пил, не курил, на балконе дышал полной грудью. А тут перед самым праздником стал делать замечания рабочим, что не там лозунг прибивают. Стоял он у подъезда и вел с ними нравоучительные беседы, ценные указания давал. И вдруг с третьего этажа пятилитровая банка с маринованными помидорами и огурцами венгерской фирмы «Глобус» на него свалилась. Бац! Хорошо еще, что только ключицу переломило. А если б на голову? Уехал сосед лечиться на материк, говорят, решил совсем сюда не возвращаться. Да разве от судьбы уйдешь? Разве нет на материке банок фирмы «Глобус»?

«Надо бы кошку завести, — подумал Миронов. — А еще лучше — собаку. Они умеют предчувствовать смерть хозяина. От них я бы про себя больше узнал».

По-разному люди предчувствуют смерть. Вот в прошлом году был Миронов в отпуске. Домик снимал в почти пустой деревне, сад-огород.

Сидит он как-то на крылечке, покуривает, смотрит на закат, блаженствует. Подходит к нему хозяйка, у которой он был на постое, тетя Даша, и говорит:

— Артур Иванович, а что, если возьмем бутылочку, выпьем и согрешим, а?

Отважно так спрашивает.

— Что ты, тетя Даша, зачем это, это ни к чему… — всполошился Миронов, засмущался, ушел в свою комнату.

Тогда она сходила в сельпо (еще было открыто), взяла бутылку, сама выпила и умерла.

Вот и все. И не виноват Миронов, а вину свою чувствует.

Форточка у Миронова всегда открыта. Весна на улице. Конец мая. Снег тает. А первомайскую демонстрацию совсем снегом засыпало, даже пурга была последняя, свирепая. Скоро июнь — там уж и лето молниеносное; хорошо летом, на Чукотку пора. Да нет, пора уже в ясли, за Малышом.

«Что ж Кен-то не едет?»

Вспоминает Миронов прошлое. Странная штука — время. Вот ведь как давно все было, уж и думаешь: а было ли?

Проходит время, одни люди остаются в твоей жизни навсегда, другие — как ночной гость: попил чаю, переночевал и ушел из дому, будто и не было. И невольно думаешь, что высшая мера в оценке человека — это когда друзья грустят, если его нет с ними рядом.

Миронов все еще лежит. Принял таблетку.

Этот год, думает он, называется годом счастливых Перемен. А с начала года двое его знакомых в разных концах области ушли в небытие. Прямо скажем, далеко не хорошие люди. Значит, для кого-то их смерть — действительно счастливая перемена. И вот я сам лежу в постели. А если я уйду вслед за ними — кому мой уход принесет счастье? Никому. Хоть в этом-то я уверен, слава богу…

Миронов встает, накидывает плащ, идет в ясли. «Вот все образуется, — думает он, — достану собаку, большую лохматую чукотскую собаку. Малыш подружится с ней. И еще научу его не бояться одиночества. Одиночество часто благо, не надо его бежать… А если Кен не приедет, дождусь жены и сам к нему поеду…»

В дни молодости Миронова, где-то два с лишним десятилетия назад (боже, как быстро летит время!), эта узкая многокилометровая заснеженная коса сияла первозданной белизной до самой середины июня.

Весной над ней пролетали птицы, и белые канадские гуси обязательно отдыхали тут перед последним броском на остров Врангеля.

Поздним летом на косу вылезали моржи, грелись на солнышке, нестерпимый запах стоял вокруг, рев и хрюканье, но чаще все-таки была тишина: моржи больше спали, нежились на солнце.

Осенью и ближе к зиме коса превращалась в медвежью столовую. Медведи подкочевывали сюда с первыми льдами, на косе валялись во множестве мертвые моржи: для старых, больных и просто задавленных в толкотне и свалке коса была последним прибежищем. Пищи для белых медведей было в избытке.

По следам медведей шли песцы, довольствуясь остатками медвежьей трапезы.

Согласие в природе не нарушалось.

Но по следам песцов шел человек. Охотники ставили капканы иногда на косе, иногда вынося привады во льды океана — добыча была богатой.

Добыча Миронова не интересовала. Но охотничий сезон ставил перед Мироновым трудно разрешимые проблемы. Ему, молодому начальнику геологической партии, необходимо подобрать место для весновки, место выброски, где небольшой отряд должен соорудить стационарные палатки, устроить базу. Это место должно быть идеальным во всех отношениях: и чтобы отсюда удобно было вязать сеть маршрутов, и чтобы река была рядом, и чтобы в реке рыба водилась, и чтобы место это при половодье не заливалось, и чтобы выход к океану был покороче — можно при случае взять у чукчей вельбот, да и грузы морем доставлять легче.

Это сейчас с заброской легко: заказал вертолет — и ты вертолет получишь. А тогда на весь район одна «Аннушка» и один «канаёльхын» — «бычок», как чукчи называют вертолет.

У «Аннушки» в районе забот полон рот: то санрейс, то отел начался — надо оленеводов необходимым обеспечить, то еще что-нибудь непредвиденное. Да и не всегда «Аннушка» сядет там, где необходимо геологу. А на единственный вертолет тоже очередь не меньше.

Одна надежда — собачья упряжка. Но где их взять, если поселковые каюры занаряжены в тундру к оленеводам, а охотники заняты своим делом и не бросят участок, пока сезон не кончится, а он длится аж до середины апреля.

Вот в такое тяжелое время и свела судьба Миронова и Кеннакука. На знаменитой Иультинской трассе. Длина ее невелика — всего двести семь километров, но иногда зимой на эти километры уходила неделя. И тогда в пути была колонна автомашин, замыкал которую геологический автофургон. Из трубы вился дымок: фургон отапливался, ребята на короткий путь не рассчитывали.

Миронов сидел с водителем. Машина плелась потихоньку, впереди основная колонна пробивала дорогу.

Почти половина пути была уже пройдена, когда на дороге Миронов увидел человека. Сначала он подумал, что это идет к ним шофер одной из забуксовавших машин, но в свете фар различил на встречном меховую одежду, какой никто из местных шоферов не носил.