Иерусалимский покер - Эдвард Уитмор

Иногда он замечал движение на далеком склоне и мог передать привет другим кочующим пастухам. Расстояния были слишком велики, чтобы донести слова, и они разговаривали не словами, а скорее напевом, в котором смыслом обладали интонация и ритм. Возможность поговорить с человеком лицом к лицу выпадала редко — лишь когда в конце октября ущелья засыпал снег, — тогда приходило время спускаться в деревню и ждать, пока в апреле снега сойдут.

Только через четверть века отец Сиви, уже восьмидесяти четырехлетний, взял вторую жену, девятнадцатилетнюю девушку из своей деревни. Она вскоре понесла, а к концу беременности появились осложнения. Когда она была на восьмом месяце, они оба пошли через горы к северному побережью, в ближайший город, где можно было найти врача.

Было начало октября, и снежные хлопья уже заметали ущелья. Через два дня они дошли до последней северной гряды и увидели распахнувшееся перед ними Критское море. В ту ночь у нее начались преждевременные роды, и к рассвету стало ясно, что ребенок идет ножками вперед и задыхается.

Они обменялись несколькими словами — старик, проживший долгую жизнь, и женщина, жизнь которой только начиналась. Уйти предстояло не тому, но ничего не поделаешь.

Он обнял ее. Они оба осенили себя крестом. Тогда он вложил ей в руки по камню, а перекрученный корень дикого тимьяна просунул между зубами, разрезал ей живот своим охотничьим ножом и достал ребенка, а она потеряла сознание и умерла.

В то утро он начал спускаться к северному побережью с младенцем Яни на руках и окоченевшим телом жены, привязанным на спине.

Да, я тебя понимаю, сказал Сиви, а она сидела, уронив голову на руки.

Это жестоко, и бесчеловечно, и кажется варварством, но ты и сама должна понимать, что за жизнь у этих людей. В горах все равно что на Луне. Там к скалам лепятся только несколько стебельков дикого тимьяна, и мужчина должен искать эти стебельки целыми днями, с пяти утра до десяти вечера, чтобы козам было что есть. И мужчины ищут, они ходят взад-вперед по горам. В это почти невозможно поверить, если не увидеть своими глазами. Жизнь там трудна и жестока, и хотя они доживают до глубокой старости, если им не мешать, но мешают им часто, так что они то и дело сталкиваются со смертью.

Не так давно один ребенок играл в одной из таких деревень и в шутку снял колокольчик с козы своего отца и повесил на соседскую. Украли козу? К ночи отец мальчика был уже мертв, и сосед был мертв, и трое других мужчин мертвы, а к следующему утру в деревне не оставалось ни души. Потому что, если бы все семьи не ушли разом, братья и дядья продолжали бы убивать друг друга, пока не погибли бы все мужчины деревни. Они знали это, и им ничего не оставалось, как только покинуть свои дома и уйти прочь.

И эта жизнь такова, что они знают — у каждого есть долг и нельзя страшиться смерти. Конечно, Яни мог бы приехать с фронта, когда должна была родиться дочь, мог бы приехать, когда она заболела, но я не сомневаюсь, что ему это и в голову не пришло. Он был там, где должен быть мужчина, и делал то, что ему надлежало делать. Горцы в этом уголке Крита, единственные из всех греков, никогда не знали власти турок. Двести лет турки жгли их деревни, но они уходили в горы и возвращались с новым поколением сыновей, чтобы сражаться, они спускались с гор, и сражались, и видели, как умирают их сыновья, и возвращались обратно в горы. Двести лет они жили так, и когда они сопротивлялись особенно отчаянно, турки сажали их на кол и ставили перед ними зеркало, чтобы они могли видеть, как медленно умирают на жарком солнце. Самым славным из их вожаков был капитан Яни, который умер именно так, он был на несколько лет младше твоего Яни. Вот откуда твой Яни, и вот кем он был.

Мод вздрогнула. Она поняла, что, наверное, можно жить и так. Но сама она не захотела видеть эти горы.

Когда Мод сказала, что этим летом хочет побыть с Бернини, Сиви предложил ей остаться у него на вилле в Смирне. Она сразу же согласилась, планируя отправиться в Афины и найти работу переводчицы осенью, когда Сиви вернется. А Тереза уже уехала на лето на острова, и ее роман с Мунком резко оборвался еще в июне, как и предвидела Мод.

Мунк дважды заезжал в Смирну тем летом, и когда он приехал во второй раз, Мод провела с ним ночь. Ее толкнули к нему вино и одиночество, его толкнули к ней вино и нехитрые желания. На следующий день они улыбались, вспоминая об этой ночи и зная, что она не повторится. Мунк был погружен в дела сионизма, а Мод, как и раньше, думала, что осенью ей придется начать новую жизнь в Афинах. Но оба они знали, что эта длинная теплая летняя ночь станет началом дружбы.

Поздно ночью они заговорили о Терезе и сразу же поняли, что совсем ничего не знают о ее прошлом. Сиви рассказывал, что три года назад девятнадцатилетняя Тереза сошла на берег в Смирне, одинокая, без друзей и без денег. Один из ее попутчиков, знакомый Сиви, привел Терезу на чаепитие, и, чтобы помочь Терезе, Сиви предложил ей место секретарши. Вскоре он очень привязался к ней и шутливо называл своей приемной дочерью.

Еще один обласканный бесприютный агнец, сказал Мунк, совсем как я перед войной. Сиви очень обрадовался, когда она здесь появилась. Что бы этот старый грешник ни говорил, у него тоже бывают приступы тоски и одиночества, и теперь, когда она рядом, ему гораздо легче. Она — его семья, он очень любит ее, и я думаю, что и она по-своему к нему привязана. Но в Терезе есть что-то, чего мне не понять. Какая-то тайна. Что-то, что не позволяет ей ни с кем сблизиться по-настоящему. Я не могу этого объяснить.

Сиви больше ничего о ней не знает?

Это все. Да, еще то, что она получила образование в монастыре во Франции, и, очевидно, очень строгое, хотя сейчас она в церковь не ходит. Но ничего не знает ни о ее семье, ни о том, живы ли ее близкие, ни о том, как она попала в Смирну. Конечно, он никогда никого ни о чем не расспрашивает. Если с ним хотят поделиться, он только рад выслушать, и лучшего слушателя не найти. Но если от него что-то скрывают, он просто принимает все как есть и ныряет в новое знакомство как в омут головой — он всем предлагает свою дружбу. Это невероятно, кажется, будто он совсем бесхитростный и ни от кого не ждет вероломства. Конечно, иногда он должен хитрить, как же иначе. Но сам я ничего подобного за ним не замечал. Что говорить, Мод, ты же, наверное, все это знаешь.

Она кивнула.

Да. Когда я приехала сюда впервые, еще женой Яни, — какая-то американка без семьи, неизвестно откуда родом, — он ничего не пытался обо мне узнать. И этой весной, когда он увидел в дверях нас с Бернини, он ведь целый год обо мне ничего не слышал, не знал, что у меня ребенок, и что же? он расплылся в улыбке, обнял меня — и все. Ах вот и ты, как мило. Это все, что он сказал. И это были не просто слова. Клянусь тебе, в его взгляде не читалось ничего, кроме радости.