Наследие. Трилогия (ЛП) - Нора Кейта Джемисин

А потом Нахадот вдруг издал тихий, похожий на стон звук — и волосы и плащ вскипели.

— Смотри внимательно, — прошептала Симина мне на ухо.

Она зашла со спины и прислонилась сзади к моему плечу, как старая подружка. И с наслаждением, смакуя происходящее, прошипела:

— Смотри, из чего сделаны твои боги.

Я знала, что она смотрит, — и не дала воли чувствам. Я не изменилась в лице, когда спина Нахадота вскипела, подобно смоле, а в воздух с тихим свистом взвились струйки темного дыма. Они исчезали на глазах, испаряясь, а Нахадот медленно клонился вперед, словно свет прижимал его к полу невозможным и невидимым весом. Ладони уперлись в лужу Сиэевой крови, и я увидела, как они тоже вскипели, неестественно белая кожа пошла рябью и скрутилась в белесые, ноздреватые, как грибы, отростки.

Где-то за моей спиной кого-то бурно тошнило.

Я не видела лица Нахадота — его закрывали обвисшие, тающие на глазах волосы, — но хотела бы я его увидеть? У него не было подлинного облика. Его внешняя оболочка была наведенным мороком. Но Отец Небесный, эта оболочка нравилась мне, и она была прекрасна! А сейчас я смотрела, как она оползает с него, и сердце мое разрывалось.

И тут в плече показалось что-то белое. Сначала я решила, что это кость, и к горлу подкатила тошнота. Но нет, то была не кость, а кожа. Белая-белая, как у Теврила, хотя и без отметин и пятен, и она шевелилась, проталкиваясь сквозь тающую черноту.

И тут я увидела…

*

И не увидела.

Сияющий силуэт (которого я не могла видеть) встал над бесформенным черным месивом (которого я не могла видеть) и сунул в него руки — по локоть. Нет, руки не рвали черное шевелящееся нечто на части, нет. Они месили его как тесто, взбивали и… лепили. Лепили тело. Черное мучительно кричало от боли и отчаянно сопротивлялось, но сияющие руки безжалостно продолжали делать свое дело. Они снова засунулись в черное месиво и вытянули наружу руки. Они мяли и колотили черноту, пока оттуда не показались ноги. Потом снова нырнули и выволокли из извивающегося, колышущегося нечто туловище и по запястья засунулись ему в живот — выщипывая, вылепливая позвоночник. Последним из черноты выдрали голову, едва походящую на человеческую, лысую, ни на что не похожую. Но голова разевала рот и пронзительно кричала от боли, а в глазах застыла мука, превышающая смертную меру страданий. Хотя, конечно, мучился и страдал не смертный, не смертный.

Вот, вот, получи, что хотел, рычит сияющий, он взбешен, он слеп от ярости, но он, конечно, не говорит, и это не слова, и я их не слышу. Это знание, голое знание, оно попадает мне в голову без посредства слов. Это она создала эту мерзость. И ты избрал ее и отверг меня? Так забирай ее «дар» — забирай! забирай! забирай и помни, что ты сам выбрал это!.. Сияющий плачет, я это вижу, он насилует того, другого, и плачет.

И где-то глубоко во мне кто-то пронзительно кричал, но то была не я, хотя я тоже кричала. Но наши голоса заглушали вопли вылепленного существа, которое корчилось на земле, зная, что его страдания только начинаются…

*

Из Нахадота вылезла рука — с отвратительным звуком, напоминающим чавканье. С таким звуком — сочным, громким — отрывают ножку от вареной курицы. Нахадот стоял на четвереньках и дрожал всем телом, а выползшая рука слепо цапала вокруг и наконец нащупала пол рядом с ним. И я видела, что она бледная, но не лунно-бледная, как я привыкла. То была обычная бледность незагорелой человеческой кожи. Дневной облик прорывался сквозь божественную оболочку, которая стыдливо укутывала это безобразие ночью, — точнее, облик рождался, если эту мерзостную процедуру можно назвать столь прекрасным словом…

Он не кричал, я это видела. После того полустона-полувздоха Нахадот молчал — а другое тело мучительно выдиралось наружу. Он молчал, и это самое страшное, потому что ему было больно, все это видели, и крик, вопль боли освободил бы меня от ужаса — если не от горя и муки.

Вирейн все это время стоял рядом. Сначала смотрел, а потом со вздохом прикрыл глаза.

— Это может длиться долго, — промурлыкала Симина. — Час за часом. Конечно, настоящий солнечный свет ускорил бы дело, но солнечный свет лишь в руке Отца Небесного. Это всего лишь грошовая подделка.

И она одарила Вирейна презрительным взглядом:

— Однако для моих целей даже такой вполне достаточно.

Я стиснула зубы. С другой стороны арены, сквозь бьющий сверху свет и дымку над плавящейся божественной плотью Нахадота, стояла Курруэ. Она посмотрела на меня лишь раз, и во взгляде читалась горечь. Потом отвела глаза. Чжаккарн неотрывно смотрела на Нахадота. Воин не прячет глаз, видя чужое страдание, и так выказывает ему уважение. Вот и она смотрела и не отворачивалась. Я бы тоже не отвернулась. Но боги, боги мои…

А вот Сиэй поймал мой взгляд и не отводил глаз. Он шагнул в столб света — тот не повредил ему, ибо у юного бога были другие уязвимые места. Сиэй встал на колени рядом с Нахадотом и прижал разлагающуюся голову к груди, обнял дергающиеся плечи — все три плеча. И хотя во взгляде Сиэя другие усмотрели бы ненависть, я знала, что он хочет сказать мне.

Смотри, говорили эти зеленые глаза — похожие на мои и невообразимо древние. Смотри, что с нами делают. Смотри — а потом освободи нас.

Я освобожу вас, ответила я, и то был голос моей собственной души и души Энефы. Я верну вам свободу.

*

Я не знала. Неважно, что там между ними потом произошло, но Итемпас любил Наху. И я и думать не думала, что такая любовь может обратиться в ненависть.

Однако, забери нас всех ад, почему мы решили, что это — ненависть?..

*

Я взглянула на Симину и вздохнула.

— Ты что, хочешь, чтобы меня стошнило ответами, как тухлой рыбой? — поинтересовалась я. — Чтобы я на пол поблевала, а то он слишком чистый? Сколько можно длить этот идиотский спектакль?

Она отодвинулась от меня и приподняла бровь:

— Как же так? Он — твой союзник. Тебе его совсем-совсем не жалко?

— Ночной хозяин мне не союзник, — отрезала я. — В этом вашем пакостном логове только ленивый не сообщил мне, что Нахадот — чудовище. Но поскольку вы тут сами все как на подбор сплошные чудовища, какая разница, подумала я, пусть это чудовище хотя бы поможет моему народу.

Симина скептически усмехнулась:

— Ну и как же он помог? На следующую ночь вы отправились в Менчей — и там хоть что-то произошло. А в Дарре-то что вы делали?

— Ничего особенного. До утра оставалось мало времени. Но…

Я запнулась, припомнив объятия бабушки и разлитый во влажном даррском воздухе аромат родной земли.

Да, я соскучилась. По бабушке. По Дарру. И по мирной жизни, которую я там вела. Перед тем, как оказалась в Небе. До того, как умерла мать.