Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

– Как?!

– Молча. Откуда он узнает, если ты не скажешь? А если узнает, сделай вид, что ты это от него узнала, – он заговорщически подмигнул. – Врать-то не нужно тебя учить, а?

– А на работе? Я же должна…

– Это службишка, не служба. Я это улажу. Никто не узнает, Таня. Письмо-то у меня.

– Отдай, пожалуйста, – спохватилась Татьяна. – Я его прямо сейчас разорву!

Это я тебя прямо сейчас разорву, в бешенстве подумал Гурьев.

– Иди чай поставь, мадам Бовари, – он усмехнулся.

Татьяна, дико посмотрев на него, встала, накинула халат и ушла на кухню. Покажи, покажи мне характер, лошадка, подумал Гурьев. Он поднялся, оделся и направился следом.

Разлив чай по чашкам из модного эмалированного чайника, Татьяна села за стол напротив Гурьева. Постаралась она на славу, в меру своего разумения, конечно. Белый хлеб, масло, банка деревенской сметаны, печенье, карамель какая-то. Пододвинув к Гурьеву поближе бутерброды с «московской» колбасой, от запаха которой его едва не вытошнило прямо на вышитую скатерть, Татьяна подперла голову красивой белой рукой:

– Яшенька… Ты ведь из органов, да? Я сразу догадалась!

Это только кажется тебе, усмехнулся про себя Гурьев. Но это и к лучшему, лошадка. Поверь.

– Я из органов, Таня. Только не из тех, что ты подумала. Из других. Контрольных.

– Ой… А…

– Всё.

– Яша…

– Только никаких вопросов, лошадка. А то я решу, чего доброго, что твои вопросы продиктованы не понятным и простительным бабьим любопытством, а чем-нибудь – или кем-нибудь – посерьёзнее. Улавливаешь?

– Яшенька, ты что! Бог с тобой, Яшенька, я ничего не знаю и знать не хочу!

– Вот. Это мне нравится. Ты не бойся, лошадка, – Гурьев покровительственно улыбнулся. – Васе твоему ничего не будет. И тебе ничего не будет. К тебе я буду иногда заглядывать на чашечку чайку, Танечка, но не очень часто, потому что дел у меня много. И чтобы ты не привыкла и не переела. А то тебе опять скучно станет, и опять ты какому-нибудь хмырю в трусы полезешь, со скуки-то. Договорились?

– Ты злющий, – вздохнула Татьяна, посмотрев на Гурьева одновременно и с опаской, и кокетливо. – Ты ревнуешь?

– Ага, – кивнул Гурьев, отхлебнув чай. – А ещё я тебя к мужу стану ревновать, петь у тебя под окнами серенады и драться на дуэлях за счастье обладать твоим восхитительным телом.

Он поднялся, перегнулся через стол, осторожно, но крепко взял Татьяну за шею, притянул к себе, лизнул мокрым языком в губы и резко, но совсем не больно схватил зубами за кончик носа – так, что Татьяна крупно вздрогнула и охнула. И улыбаясь ей прямо в лицо, продолжил громким театральным шёпотом:

– Я стану тебя драть, лошадка. Потому что нам обоим это нравится. Тело у тебя в самом деле восхитительное, лошадка. Мне нравится тебя драть. А тебе нравится? Говори.

– Я…

– Нравится?!

– Да…

– Скажи – я хочу, чтобы ты меня драл. Ну.

– Я… Я… Я хочу, чтобы ты меня драл, – прошептала Татьяна. – Отдери меня, Яшенька…

Он удовлетворённо кивнул и снова поволок дрожащую Татьяну в спальню.

На этот раз, не смотря на резкие слова и тон, он не был резок. Он был нежен, – как умел, даже когда не чувствовал ничего, что должен был бы, наверное, чувствовать. Совсем ничего.

– Яшенька, – тихо сказала Татьяна, приподнимаясь на локте. – А я тебе зачем нужна? Я ведь замужем.

– Опять?! – удивился Гурьев. – Я тебе руку и сердце предлагаю?! Ты чего, лошадка?

– Мне так с тобой сладко, Яшенька…

– Со мной всегда сладко, лошадка. И чем дальше, тем слаще, – он усмехнулся. – Ты мне нравишься, а больше ничего не требуется. И тебе не требуется.

– Всё-таки ты злющий, – глубоко вздохнула Татьяна, ещё крепче вжимаясь щекой в ладонь. – Это ведь не я тебя так разозлила, правда?

– Нет. Я бы сказал, что ты меня не злишь, а скорее, совсем наоборот. Когда правильно себя ведёшь.

– Я буду правильно, Яшенька, – шевельнулась Татьяна. – Ты только объясни, как!

О, это – пожалуйста, подумал Гурьев. Объяснять – это именно по моей части. Всё объясню тебе, лошадка. Только не теперь. Лет через двадцать. Если доживём. А пока – я буду тебя спрашивать. Драть – и спрашивать.

Он уложил Татьяну в нужную позицию и вошёл в неё – стремительно и нежно. Татьяна охнула и подвинулась навстречу:

– Яшенька… Какой ты… а-ах…

– Да, лошадка, – прошептал Гурьев, наклоняясь и прихватывая зубами её ухо. – Я такой. Коновал. Коновалов. Расскажи мне, лошадка. Любишь, когда Коновалов тебя дерёт? А?

– Из… вра… щенец…

– Коновалов или я? – поинтересовался Гурьев, продолжая доводить Татьяну до состояния транса.

– Ты-ы-ы-ы…

– Тебе же нравится.

– Да-а-а…

– Вот видишь. Видишь, как хорошо. Расскажи. Расскажи.

Через несколько минут, придя в себя, Татьяна, прижавшись к Гурьеву, спросила:

– Что тебе рассказать? Я не доносчица, Яша. Меня Коновалов уговаривал, чтобы я на учителей объективки писала…

– Так и говорил – объективки?

– Так и говорил. А я не согласилась. Боюсь я.

– Коновалова не боишься?

– И Коновалова боюсь. Я ему обещала – напишу. И не пишу. А когда он спрашивает…

– Даёшь.

– Даю, – сердито проговорила Татьяна и прижалась теснее. – Я всем даю, кто попросит ласково. Мне нравится давать. И Коновалову даю. И тебе даю. И Васе даю.

– И Ферзю даёшь?

Татьяна взвизгнула и резко отодвинулась:

– Нет!!!

– А что ж так? – весело удивился Гурьев, устраиваясь поудобнее в отвратительно мягкой кровати. – Или он просит неласково?

– Бандит он. Тварь. Сволочь, – глухо проговорила Татьяна, отодвигаясь ещё дальше. Даже в неверных сумерках Гурьев увидел, как она побледнела. – Сволочь. Сволочь. Яша… Кто ты, Яша?!?

– Ты ему не даёшь, Таня, – вздохнул Гурьев. – Я знаю, ты ему не даёшь. Он сам берёт. Ты не даёшь – а он берёт, не спрашивая. И самое страшное – тебе это в какой-то миг даже нравится.

Истерика Широковой его не удивила – но вымотала едва ли не так же сильно, как и саму Татьяну: Гурьеву пришлось потрудиться, чтобы вернуть женщину к реальности и заставить – и помочь – ей выговориться. К полуночи схема деятельности «организованной преступной группы» Ферзя была ему, в общем и целом, ясна. Ах, молодец Кошёлкин, молодец, какой молодец, в который раз думал Гурьев, слушая сбивчивое повествование, пересыпанное не интересовавшими его ничуть эмоциональными нюансами переживаний и прочими «женскими штучками». И всё же Татьяна добавила те самые детали, которые позволили замкнуть схему. Оставались ещё некоторые мелочи, но Гурьев резонно предполагал выяснить их в ходе встречи с самим Ферзём. Вот только одна деталь – очень существенная – оставалась неясной.