Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 1 - Наталья Г. Леонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Садовническая улица, дом 42
Валентин Катаев и Сергей Есенин
Некоторые рецензенты и комментаторы романа-загадки Валентина Катаева «Алмазный мой венец», снисходительно усмехаясь, отмечают, что автор несколько преувеличил степень своей близости к Сергею Есенину (в романе – королевичу), тем не менее, нет повода сомневаться в том, что С. Есенин бывал в гостях у Катаева, в его квартире в Мыльниковом переулке (ныне ул. Жуковского, 4). После ссоры в квартире Н. Асеева (в книге – соратник), описанной в романе, Катаев сообщает: «<…>я был уверен, что нашей дружбе конец, и это было мне горько. А также я понимал, что дом соратника для меня закрыт навсегда. Однако через два дня утром ко мне в комнату вошел тихий, ласковый и трезвый королевич. Он обнял меня, поцеловал и грустно сказал: «А меня потом били маляры».
<…>Конечно, никаких маляров не было. Все это он выдумал. Маляры – это какая-то реминисценция из «Преступления и наказания». Убийство, кровь, лестничная клетка, Раскольников… Королевич обожал Достоевского. <…> Таинственно улыбаясь, он сказал мне полушепотом, что меня ждет нечаянная радость. <…> После этого он как некое величайшее открытие сообщил мне, что он недавно перечитывал «Мертвые души» и понял, что Гоголь гений. «Ты понимаешь, что он там написал? Он написал, что в дождливой темноте России дороги расползлись, как раки. Ты понимаешь, что так сказать мог только гений! Перед Гоголем надо стать на колени. Дороги расползлись, как раки!» <…> Я не захотел уступить ему первенство открытия, что Гоголь гений, и напомнил, что у Гоголя есть «природа как бы спала с открытыми глазами» и также «графинчик, покрытый пылью, как бы в фуфайке» в чулане Плюшкина, похожего на бабу. <…> В этот миг раздался звонок и в дверях появился соратник. Это и был приятный сюрприз, обещанный мне королевичем. Оказывается, королевич уже успел где-то встретиться с соратником, извиниться за скандал, учиненный на седьмом этаже, и назначил ему свидание у меня, с тем, чтобы прочитать нам еще никому не читаную новую поэму, только что законченную. <…>Помнится, в то утро королевич привел с собой какого-то полудеревенского паренька, доморощенного стихотворца, одного из своих поклонников-приживал, страстно в него влюбленных. <…> Королевич подошел ко мне, обнял и со слезами на глазах сказал с непередаваемой болью в голосе, почти шепотом: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен!
Жуковского, дом 4
Сам не знаю, откуда взялась эта боль <…>» Слова эти были сказаны так естественно, по-домашнему жалобно, что мы сначала не поняли, что это и есть первые строки новой поэмы». Ну, вот и все. Достоверность изложенных фактов пусть будет на совести автора, а от себя добавлю, что дом 4 на улице Жуковского (бывшем Мыльниковом переулке), где холостяком проживал в двух маленьких комнатах с прислугой Валентин Катаев, стоит и по сей день. А Валентин Катаев на похороны друга-Есенина не пошел…
В гостях у Н. Асеева
Это событие, произошедшее в конце октября 1925 года, в красках и с большими преувеличениями описано у В. Катаева в книге «Алмазный мой венец». Есенин назван автором «королевич». Вот так, с маленькой буквы. В этом кирпичном доме на Мясницкой, во дворе ВХУТЕМАСа, жил Николай Асеев (соратник). В его отсутствие к нему пришли Есенин и Катаев. Прождали хозяина часа четыре, видимо от скуки, затеяли потасовку, сорвали со стола скатерть с посудой, и были выдворены хозяйкой из квартиры. Продолжили меряться силами уже на лестнице. Тут появились маляры, работавшие в соседней квартире. Они, почему-то, приняли сторону В. Катаева. Позднее, извиняясь перед Асеевым, Есенин сетовал на то, что эти маляры «все пальто в краску испортили, новое пальто, заграничное».
Мясницкая, дом 21
«Дыр-бул-щыл»
Строка, вынесенная в заголовок, – своеобразная визитная карточка речетворца, создателя «заумного» языка, поэта-футуриста Алексея Елисеевича Кручёных (1886–1968). Он жил во дворе ВХУТЕМАСа, на Мясницкой улице (дом 21), по соседству с Н. Асеевым. «Вьюном по природе» называл его Валентин Катаев. «Букой русской литературы» – Сергей Третьяков. Бенедикт Лившиц – «вертлявым востроносым юношей в учительской фуражке» и «эпилептиком по профессии». Осип Мандельштам считал этого словообработчика «совершенно несостоятельным и невразумительным», хотя и признавал его «интересным как личность». Несмотря на весьма нелестные отзывы окружения, Алексей Елисеевич был на удивленье плодовит: с 1916 по 1921 г. г. он выпустил около 80 книг. Создатель новой словесной формы, он имел еще и хобби – собирательство книг, автографов, промышлял перекупкой книг. После смерти В. Маяковского Кручёных отошел от поэтического творчества, и кормило его только это хобби. Из всех представителей русского футуризма – он единственный скончался от старости, репрессии в среде литераторов его совершенно не коснулись. Узнав о смерти Кручёных, Корней Чуковский написал: «Странно. Он казался бессмертным… Он один оставался из всего Маяковского окружения». Правда, скончался Алексей Елисеевич в совершенной бедности, распродавая свою коллекцию.
Теоретик и практик «заумной» поэзии свои произведения называл «продукциями». Разумеется, словесная акробатика бывшего школьного учителя рисования была не по вкусу Сергею Есенину, а Кручёных активно выступал против творчества Сергея Александровича, посвятив критике его более 12 брошюрок с «говорящими» названиями: «Черная тайна Есенина», «Есенин и Москва кабацкая» и т. п. И. Грузинов
