Англия: Портрет народа - Джереми Паксман

Уличных проституток часто одевала хозяйка борделя и, пока они искали клиента, посылала приглядеть за ними своего человека на случай, если они попытаются скрыться вместе с одеждой.

К 1859 году полиции было известно о 2828 борделях в Лондоне, цифра, которая, по мнению журнала «Ланцет», была вполовину занижена, исходя из того, что на улицах насчитывалось до 80 000 проституток. Средоточием их бизнеса была Хеймаркет, где на многих лавках красовались объявления «Постели внаем». Гулявший в сумерках по Хеймаркет Федор Достоевский столкнулся с целыми армиями запрудивших улицу проституток — пожилых и молодых, привлекательных (Достоевский считал, что «во всем мире нет женщин красивее англичанок») и дурнушек.

«Все это с трудом толпится в улицах, тесно, густо [писал он]. Толпа не умещается на тротуарах и заливает всю улицу. Все это жаждет добычи и бросается с бесстыдным цинизмом на первого встречного. Тут и блестящие дорогие одежды и почти лохмотья, и резкое различие лет, все вместе… В Гай-Маркете я заметил матерей, которые приводят на промысел своих малолетних дочерей. Маленькие девочки лет по двенадцати хватают вас за руку и просят, чтоб вы шли с ними. Помню раз, в толпе народа, на улице, я увидал одну девочку, лет шести, не более, всю в лохмотьях, грязную, босую, испитую и избитую: просвечивавшее сквозь лохмотья тело ее было в синяках… Но что более всего меня поразило — она шла с видом такого горя, такого безвыходного отчаяния на лице, что видеть это маленькое создание, уже несущее на себе столько проклятия и отчаяния, было даже как-то неестественно и ужасно больно. Я воротился и дал ей полшиллинга. Она взяла серебряную монетку, потом дико, с боязливым изумлением посмотрела мне в глаза и вдруг бросилась бежать со всех ног назад, точно боясь, что я отниму у ней деньги».

Такую картину трудно забыть. Защитники викторианского Лондона — тогда величайшего города на земле — могли сказать, что Достоевский был там очень недолго, поэтому вполне возможно, что его рассказ — сплошные выдумки, основанные на каком-нибудь незначительном факте. Но подобные сцены запечатлел и Ипполит Тэн, французский профессор философии, приезжавший в Лондон в 1860-е годы.

«Больше всего [писал он] вспоминается Хеймаркет и Стрэнд вечером, когда нельзя пройти и сотни ярдов, чтобы не наткнуться на двадцать проституток; некоторые просят купить стакан джина, от других слышишь «это мне на арендную плату, мистер». Создается впечатление не разврата, а крайней, жалкой нищеты. От этой скорбной процессии на этих величественных улицах становится дурно, это ранит. Мне казалось, что я вижу бредущих мимо мертвых женщин. Вот где гноящаяся рана, вот настоящая язва английского общества».

В других европейских странах куртизанка могла приобрести респектабельность; существовало общепринятое пространство для grande horizontale[43].

Но в викторианской Англии все выглядело невероятно убого отчасти потому, что все делали вид, что этого бизнеса не существует, и отчасти потому, что это было проявлением коммерческой сути отношений между мужчинами и женщинами в самом неприкрытом виде. Проститутку нигде не принимали, потому что вне пределов реальности, определяемой кошельком клиента, ее просто не существовало. По мнению Тэна, «в результате не остается ничего кроме выражения похоти, незатейливой и грубой».

Это явление было таким вопиющим, что просто изумляет, как англичане могли закрывать на него глаза. Но пока кто-нибудь вроде начавшего целую кампанию журналиста У. Т. Стеда из газеты «Пэлл-Мэлл» не обращал их внимания на эти проявления дурного вкуса, англичане предпочитали не замечать их. В 1880-е годы Стед купил тринадцатилетнюю девочку по имени Элиза Армстронг и переправил ее в безопасное место в Париже, доказав, что существует торговля, удовлетворяющая аппетиты англичан — любителей девственниц. Был сделан вывод, что «Лондон или, скорее, те, кто торгует в нем белыми рабынями, — это крупнейший мировой рынок торговли человеческой плотью», и это сыграло немалую роль в повышении в 1885 году брачного возраста для женщин до шестнадцати лет. Среди газетных статей перед Первой мировой войной встречаются сказочки о том, что, хоть и ненасытность англичан-мужчин — факт общепринятый, все англичанки остаются просто розочками, чистыми и неподкупными. Настоящая опасность не в Англии, она, несомненно, исходит от иностранных торговцев белыми рабынями. Под типичным заголовком «ДЕВУШКИ ПРОДАЮТСЯ В БЕСЧЕСТЬЕ. ЛОНДОН — ЦЕНТР ОМЕРЗИТЕЛЬНОЙ ТОРГОВЛИ» газета «Ньюс оф зе уорлд» поместила представленное заместителем комиссара полиции сообщение о том, как иностранные импресарио нанимают девушек, мечтающих выступать на сцене, увозят их за границу и продают, после чего их ждет моральное разложение.

А ведь настоящее моральное разложение творилось не во Франции, а в самой Англии. После подобных разоблачений размах этой индустрии поубавился. Однако грязная, омерзительная натура английской проституции — визитные карточки в тысячах телефонных будок, тускло поблескивающий дверной колокольчик в Сохо над кривыми буквами вывески «МОДЕЛЬ — ЗАХОДИ», замерзшие девчонки, почти дети, на углах улиц в Бирмингеме, мужчины, снимающие девиц, не выходя из автомобиля компании, в которой работают, — свидетельствует, как незначительно изменился сам ее дух. Это все та же грубая, циничная сделка между относительно сильными и относительно бессильными, и ее все так же изо дня в день сопровождают грязь, болезни и опасность. Контрастом выступают другие европейские страны, где это занятие узаконено, бордели — заведения открытые, они зарегистрированы и находятся под контролем. Но ввести такую систему в Англии означало бы признать, что этот бизнес существует.

7 апреля 1832 года кумберлендский фермер Джозеф Томпсон отправился на рынок в Карлайле. Наведывался он туда регулярно, и единственное отличие состояло в том, что на этот раз он не собирался покупать или продавать скот. Ему надо было избавиться от жены.

Женаты они были уже три года, но не ужились и решили расстаться. Томпсон придерживался распространенного представления, что все законные узы будут считаться расторгнутыми, если он продаст жену чин по чину на публичном аукционе. В полдень он усадил ее на рынке на большой дубовый стул и, как сообщает хроника «Годовой реестр», задал тон своих торгов следующими, не обещавшими ничего хорошего, словами:

«Джентльмены, имею предложить вашему вниманию мою жену, Мэри Энн Томпсон, также именующую себя Уильямс, и я продам ее тому, кто назовет самую высокую, самую справедливую цену. Джентльмены, расстаться навсегда она желает так же, как и я. Мне она была сущая змея подколодная. Я взял ее для своего комфорта и для благосостояния дома своего; она же стала мне мучительницей, домашним проклятием, наваждением ночью и дьяволом днем. Джентльмены, сие есть истина, идущая от сердца, когда говорю вам: да избавит нас Господь от жен скандальных и девиц шаловливых! Бегите их, как бежали бы бешеной собаки, рыкающего льва, заряженного пистолета, болезни холеры, горы Этны или любой иной пагубы, в природе сущей».