Запах (сборник) - Владислав Женевский

Стояла тишина, особенно остро бьющая по ушам после того, что творилось на седьмой палубе, куда пассажиры «Кантаты» попадали сразу из посадочного терминала. Чрево судна, от носа до кормы, пятиэтажным ущельем рассекал променад – два ряда магазинов, баров, ресторанов, спа-салонов и непомерных цен. Окна некоторых верхних кают смотрели прямо в его светящуюся утробу. На входе струнный квартет играл «Голубой Дунай» (хотя Н. не считал себя суеверным человеком, напоминание о «Титанике» его не порадовало), но в пяти метрах воздушные ноты Штрауса терялись среди танцевальных ритмов, писка кассовых аппаратов, детских воплей и возбужденного гомона толпы, которая семнадцать часов спустя выльется на улицы Стокгольма. Поджидая лифт на девятой палубе, Н. как будто даже уловил снизу сердитые гармонии Вагнера. Уж лучше Штраус.

Теперь его слух почти что бездействовал, точно зрения было мало. «Кантата» прогудела единственный раз и умолкла – словно сонное чудовище зевнуло, почесалось и перевернулось на другой бок. Шелестели волны. И что-то еле слышно щелкало неподалеку – чик-чик, чик-чик, чик-чик. Чайка заблудилась в тумане? Лучше здесь и оставайся, дура.

Н. поднял бокал к губам и сделал глоток. Что-то твердое, острое царапнуло глотку. Организм среагировал раньше его – и через секунду «маргарита» оказалась у него на коленях, так и не попав в желудок. Словно бы отмечая это событие, снова загудела «Кантата», и собственного кашля он не услышал. Оброненный бокал покатился по палубе и скрылся во мгле. Н. дышал тяжело и мелко, осторожно ощупывая горло, потом, сплюнув на ладонь, поднес ее к глазам. То ли крови действительно не было, то ли в тумане все цвета вылиняли до светлосерого. В горле – никаких новых ощущений. Кажется, обошлось.

Сдвинув колени, он осторожно провел по ним руками и сразу же нашел то, что искал. Крохотное, не больше обгоревшей спички, но плоское и плотное. Он долго держал предмет перед глазами, пока не убедился в его неприятном происхождении.

Ноготь. Судя по длине и ширине – мужской, срезанный с безымянного или среднего пальца. Относительно чистый.

Он резко встал со стула и зашагал к палубному бару – по крайней мере, в его общем направлении. Умереть в туман на безлюдной палубе, подавившись ногтем из коктейля, плывя на чужие похороны, – это даже не смешно. Все эти четыре года воля к жизни покидала его, сочилась по капле из незаживающих душевных ран, но уходить вот так было нельзя. Даже если и ногтем, даже подавившись – пусть только на той или на этой стороне, не посередке. На одном берегу он ушел бы вместе с судьбой, от которой отказался, несбывшейся и потому бесконечно яркой. На другом ждала реальность без цвета и запаха, ничем не лучше этого тумана – но все-таки ждала, нуждалась в нем. Здесь, на полпути, у ногтя не было на него прав.

Под ноги Н. попалось несколько коварно расставленных стульев, но наконец его пальцы коснулись холодного металла. Вообще-то здесь полагалось быть окнам ночного клуба, но тот мог стать жертвой недавней реконструкции. В одном из последних писем Анника сообщала, что «Кантату» увели на верфь и разбирают по болтику, а на воду она вернется с полностью обновленной начинкой. Н. к тому времени вытравил из себя потребность отвечать ей, но игнорировать не научился, а про черный список не хотел даже и думать. Пришло еще два или три, и больше с ее адреса ничего не поступало – до вчерашнего вечера. Оскар писал на таком корявом английском, что поначалу разум Н. выхватывал из текста ошметки фраз, не понимая, как связать их между собой: 22-е, причал, несчастный случай, не верю, утонула, было уже поздно, святой Катерины, вторник, ненавижу тебя, сестра хотела, прилагаю. Потом он долго глядел на распечатку с единственным словом, набранным огромным шрифтом: KOM. Файл нашли в невыключенном ноутбуке, в папке, названной его именем.

Пройдя до упора налево, Н. увидел перед собой наглухо запечатанную дверь без ручки. Дверь сидела в такой же глухой белой стене. По обшивке медленно сползали прозрачные капли влаги.

Проклиная туман и свои способности к ориентации, он двинулся вдоль стены направо. Прямо над головой ожила труба, заставив его вздрогнуть. Он сделал еще несколько шагов и хотел было повернуть за угол, но стукнулся обо что-то лбом. На пути у него стояла точная копия левой двери.

Н. осознал вдруг, что до сих пор держит в щепоти чужой ноготь, и разжал пальцы.

Никаких дверей у боковых проходов он не помнил, однако и памяти своей не доверял. Может, доступ на палубу закрыли из-за тумана? Но почему вот так, без предупреждения? И как им удалось провернуть все настолько бесшумно? Пожалуй, в этот раз стоило перебороть себя и взять билет на самолет. По крайней мере там пассажиров не запирают в багажном отсеке.

Развернувшись и растопырив руки, он потихоньку тронулся в обратный путь. Злости уже не было – и там, где она только что бурлила, свернулась клубочком привычная неясная тоска. Туманная гуща вокруг казалась ее продолжением.

Чик-чик, чик-чик, чик-чик. Нет, для птицы звук слишком механический. Н. вспомнил про старика.

– Hey, mister! – закричал он во все стороны сразу. – The way is blocked here. You should leave the deck with me.[3]

Слова, лишенные всякой звонкости, увязли в тумане и вяло пошли на дно. Он и сам-то их едва расслышал. После нескольких беспомощных окриков и пары набитых синяков Н. мысленно послал хрыча к морскому дьяволу и стал пробираться к борту. Чиканье не прекращалось, не становилось тише и доносилось словно бы отовсюду. Чем мог живой человек с таким автоматизмом заниматься столько времени? Чиркать зажигалкой? Раскладывать и складывать нож? Наверное, старик оказался умнее его и не стал задерживаться на палубе, а звук издавала отставшая пластина обшивки или еще какая-нибудь железяка.

Из творожной мглы выступил фальшборт. Вцепившись в планшир, как утопающий в протянутое весло, Н. начал перебирать руками и ногами и мало-помалу продвигаться вперед. Под ботинками что-то неожиданно захрустело, словно палубу выстилала прошлогодняя хвоя. Еще один гвоздь в гроб «Кантаты». В прежние времена здесь можно было уронить платок и поднять его чистым.

Вскоре он уперся в очередную глухую дверь, но справа приветливо светилась прозрачная утроба корабельного лифта. Значит, они отсекли и носовую палубу. Похвальная забота о пассажирах – всех, кроме одного. Или двоих.

Чувствуя себя отсыревшим насквозь, он ввалился в кабину и нажал на кнопку с горящей красной девяткой. Ничего не произошло. Он попробовал «10», «11», «8», но машина прореагировала только на «7»: с шуршанием закрылись двери, что-то еле слышно заскрипело над головой, и лифт поехал вниз. Н. тупо уставился перед собой и вскоре был вознагражден цветастой панорамой променада. Проезжая девятую палубу, он спохватился и повернул голову, но успел разглядеть лишь, что на стене прямо напротив лифтовой шахты коряво намалевана какая-то надпись – какая, непонятно. Так или иначе, на причуды судового дизайнера ее было не списать. Такие каракули Н. видел каждый вечер в сером доме на Кораблестроителей, поднимаясь на третий этаж к усталой женщине с грустными глазами.