На веки вечные - Александр Звягинцев

– Совсем интересно! И кому же она рассказала? Опять подруге? – подозрительно осведомился Филин.

– Подруге, – невозмутимо подтвердил Ребров. – Рассказала, что генерала неожиданно вызвали в Москву и передали приказ с самого верха. Вылететь в Нюрнберг как бы для свидания с женой, а на самом деле понаблюдать, как работает советская делегация. Потому как вроде бы в Москву поступают сведения, что работа ведется неактивно, процесс сознательно затягивают, не дают должного отпора проискам врагов…

– Опять, – вздохнул Филин. То, о чем говорил Ребров, слишком походило на правду. – Это все?

– Практически. Но есть одна деталь. Очень любопытная. Белецкий не получил никакого задания.

– То есть как?

– Ну, перед ним не поставлена задача что-то обязательно найти, непременно выявить вредителей и саботажников. Ему поручено просто – понаблюдать и доложить объективно.

– Интересно – кем?

– Товарищем Молотовым.

Филин остановился, прищурившись, посмотрел на Реброва.

– Вот оно как… То есть за ним не Берия… А ты не допускаешь мысли, что тут дезинформация? А что если Белецкая разболтала это по приказу мужа?

– А смысл?

– Смысл в том, что задание есть. А нас просто хотят успокоить.

– Не думаю.

– Ишь ты, не думает он! А почему это ты не думаешь?

– На самом деле она на нашей стороне.

– Кто она?

– Белецкая. Она за нас.

– Что значит – за нас? Против мужа что ли?

– Нет, просто она считает, что мы здесь в Нюрнберге вместе делаем одно дело и хочет нам помочь… Вот и все.

– Благородно. Эта подруга, которой она все это рассказывает, человек надежный? Ей верить можно?

– Пока не подводила, – туманно сказал Ребров.

«Первое напутствие фашистской партии ее заграничным членам гласило: „Соблюдай законы страны, в которой ты являешься гостем“. Правда, теперь на процессе доказано, что Гесс в своих показаниях опускал вторую часть этого требования: „Пока ты не станешь хозяином“. Деятельность заграничных немцев сводилась к тому, чтобы стать хозяевами в чужих странах».

Глава VIII

Перестрелять без суда и следствия!

В пресс-баре Дворца юстиции из динамиков доносились приглушенные голоса – шла трансляция допроса Геринга. Ребров, сидя в одиночестве, пил остывший кофе. Большинство журналистов были в зале. Все понимали, что в работе трибунала наступил критический момент. Казалось бы, раздавленный, поверженный Геринг позволяет себе пререкаться, причем неслыханно дерзко, как заметил сам Джексон, ни с кем-нибудь, а с самими Соединенными Штатами! Это может привести к восстановлению престижа нацистской идеологии, объяснял он своим сотрудникам, потому что вызывает восхищение у всех нацистов, которых еще полным-полно в Германии. Мало того, Геринг подстрекает и других обвиняемых к подобному поведению. Как стало известно, уязвленный Джексон даже признался, что во время допроса у него «чуть было не возникло ощущение, что было бы гораздо разумнее просто взять их и…» А это уже попахивало нервным срывом.

Тут в бар вошли Пегги и Крафт, увидев Реброва, замахали руками и направились к его столику. Крафт, как всегда, был улыбчив и небрежно элегантен, а Пегги на сей раз щеголяла в костюме то ли туристки, то ли альпинистки. На ней был толстый вязаный свитер, спортивные брюки, заправленные в белые носки, бутсы на толстой подошве. А за спиной даже болтался небольшой рюкзачок, чьи лямки еще больше подчеркивали красивые выпуклости ее груди…

Подойдя к столику, Пегги сбросила рюкзак на пол, шлепнулась в кресло и капризно крикнула бармену:

– Нельзя ли сделать потише эту чертову трансляцию! Не могу больше слышать, как этот хряк Геринг издевается над представителем Соединенных Штатов!

– Могу сделать только потише, – извиняясь сказал бармен. – Мне запрещено отключать трансляцию.

– Ну, хоть это! Мне нужно срочно выпить, иначе я просто взорвусь от возмущения. Нет, сколько спеси, сколько самолюбования! И обвинитель ничего не может с ним поделать!

– Да, наш дружище Джексон, судя по всему, несколько поотвык от резких и хитроумных выступлений обвиняемых, – весело заметил Крафт, пожимая Реброву руку. – Все-таки он только нормальный провинциальный американский парень…

– К тому же его явно подставили, – заметил Ребров.

– Что вы имеете в виду? – не понял Крафт.

– Обратили внимание – когда Геринг очередной раз пустился в пространные рассуждения, а Джексон приказал ему отвечать только «да» или «нет» на конкретные вопросы, ваш судья Биддл наклонился к председателю Лоуренсу и что-то шепнул ему на ухо. И тут же Лоуренс предупредил Джексона, что свидетель может отвечать на вопросы так, как считает нужным… Геринг просто засиял от радости. Ему только это было и надо. Теперь он мог издеваться над обвинителем сколько угодно, ничем не рискуя. И теперь весь мир слушает пространные речи господина рейхсмаршала…

– Да, старина Биддл не очень-то жалует Джексона, – согласился Крафт. – Он считает его речи высокопарными сентиментальными разглагольствованиями. И даже не скрывает этого. Знаете, он отказался от проживания с ним в одном шикарном доме, хладнокровно объяснив, что такое соседство ему совсем не по нраву.

– За что же он его так? – удивился Денис.

– Какие-то старые счеты, – пожал плечами Крафт. – Ну и самая простая зависть. Биддл себя считает куда более крупным государственным деятелем. А у Джексона здесь все больше – машина, офис, дом… Как говорит Биддл, для того, чтобы Джексон прислушался к кому-либо, кроме себя, его надо хорошенько треснуть по башке. Вот он его и треснул с помощью Лоуренса…

– Черт подери, Джексону надо забыть свои манеры провинциального адвоката и вспомнить, что перед ним чванливый самонадеянный гангстер, которому наплевать на весь мир, – прикончив свой виски, выпалила Пегги. – Иначе он так и останется посмешищем.

– Может, ему стоить достать из кармана своих брюк пистолет и пристрелить гада? – усмехнулся Ребров. – Помните, как предлагала Марлен Дитрих?

– Во всяком случае, это было бы полезнее, чем его надувание губ, – не моргнув глазом ответила Пегги. – Потому что Геринг уже позволяет себе потешаться над ним, а значит, над победителями.

– Конечно, судья Лоуренс мог бы остановить Геринга, если бы опустил свой молоток председателя не на стол, а на лоб Геринга, – хитро прищурился Крафт. – Но для этого наш лорд староват и старомоден.

Только небольшая часть немцев – политические заключенные, противники национал-социализма – рассматривали военное поражение Германии как освобождение, отмечали журналисты. Для подавляющего большинства это было крушением и катастрофой. Образ врага, созданный национал-социалистской пропагандой, продолжал оказывать на них свое воздействие. Страх перед Красной армией был чрезвычайно велик. Многие бежали на Запад, немецкие солдаты стремились попасть в плен к англичанам и американцам. Даже если бы русские, по словам немецкого исследователя Эриха Куби, вели себя как «небесное воинство» или как ангелы, это вряд ли могло изменить позицию немецкого населения.

Глава IX

Последний друг

Уже стемнело, когда Олаф подошел к одному из бесчисленных домов в центре Нюрнберга, от которого остались только стены. Американцы и новоявленные немецкие полицейские и днем-то не жаловали такие места, в которых клубилась своя жизнь, а уж с наступлением темноты они и вовсе не совали сюда свои носы.

Он спустился в подвальную комнату, где на грязном ободранном диване в углу дрых, свесив руку на пол, Гюнтер Тилковски. Он именно дрых, потому как, судя по количеству разбросанных бутылок, был смертельно пьян. Слава богу, он не храпел. Это было бы совсем отвратительно.

Олаф взял единственный стул, обмахнул сиденье перчатками, которые сжимал в руке, и устроился в паре метров от Гюнтера. В этом заросшем многодневной щетиной лице лишь с великим трудом можно было отыскать черты его лучшего друга со школьных времен Гюнтера Тилковски. Даже если бы у Олафа был брат, он бы не мог быть ему ближе и дороже… А уж таких солдат, как Гюнтер, он встречал в своей жизни лишь несколько, а видеть ему пришлось их очень много. Глаза Гюнтера вдруг открылись и уставились на Олафа. – О, мой преуспевающий друг Олаф Хольт пожаловал! – без всякого удивления с пьяной усмешкой прохрипел он. – Извини, что принимаю тебя в таком дерьме… Зато у меня есть виски. Ты же теперь любишь виски, Олаф? Твои друзья-американцы научили тебя любить это пойло? Может быть ты теперь предпочитаешь его с содовой?

Олаф слушал друга молча. Он понимал, что ему надо выговориться, выплеснуть накопившуюся злость и разъедающие душу обиды.

Гюнтер спустил ноги на пол.

– А знаешь, через кого я достал виски? Через Курта… Ты помнишь Курта, нашего с тобой одноклассника? Красавчика Курта? Он еще лучше всех метал ножи? А теперь Курт – большой человек, он швейцар в ресторане, куда немцам вход запрещен. Он стоит у двери в ливрее и открывает двери перед американскими и английскими победителями. Я видел, как он работает, наш друг Курт. Я видел его взгляд, Олаф! Это взгляд в никуда, даже не в прошлое… Просто в никуда.