Золотая химера Борджа - Жюльетта Бенцони

— Путешествие в Венецию, где, судя по словам Бюто, все обстоит не совсем благополучно. И если мы не хотим оказаться перед лицом развода…

План-Крепен торопливо перекрестилась:

— Какой ужас! Лиза никогда на это не пойдет!

— Именно в этом я и хотела бы убедиться. Соберите в один ком все сплетни, часть из них мы заберем с собой, и скажите Люсьену, чтобы вызвал такси. Нет! Скажите, чтобы подготовил автомобиль. Такси в это время года очень опасны. Пусть нас отвезут в контору Кука. Мы с вами тоже испробуем, что это за чертов Симплон-Орьент-экспресс!

План-Крепен мгновенно вскочила и оказалась у дверей.

— Но мы ни за что не выйдем в Бриге! Мне позвонить в Венецию, предупредить о нашем приезде?

— Чтобы Лиза первым поездом уехала в Вену или Цюрих? Я уверена, что нас с вами она хочет видеть в последнюю очередь!

Вот только поездка в Венецию состоялась не завтра…

В тот же день комиссар Ланглуа, просмотрев такую же огромную кипу газет, позволил себе — и вполне заслуженно — небольшую передышку, решив выпить чашку кофе и выкурить трубку. Хоть раз в жизни пресса, которая доставляла ему столько головной боли, добросовестно выполнила все его требования и перестала разыгрывать фарсы.

Комиссар перевел умиротворенный взгляд на хрустальную вазу, в которой красовались три желтые розы без запаха, расцветая в синеватом ореоле душистого дымка, который он выпускал, попыхивая трубкой.

Им овладела легкая дремота, но вдруг громко зазвонил телефон. В самом деле, могло ли блаженство длиться дольше? Поборов ребяческое желание не брать трубку, он поднес ее к уху, издал что-то вроде невнятного мычания, но внезапно проснулся и вскочил на ноги.

— Господи боже мой! — только и успел он воскликнуть и тут же бросился надевать пальто, шапку, бегом спустился вниз по лестнице и громко закричал, подзывая свою машину.

Глава 11

Удар грома

Маркиза де Соммьер не ошибалась, когда говорила, что Адальбер не может не знать, что происходит с Альдо. Египтолог и в самом деле знал все подробности любовной истории, которую приписали его бывшему «компаньону» и красавице Полине Белмон. И хотя он никогда не обольщался относительно правдивости прессы, на этот раз его гнев, и даже хуже — отвращение, вызывало не единодушие газетных писак, а его бывший товарищ Альдо и та, которую он теперь именовал не иначе как его «сообщницей». Причиной этому была Лиза, которой Адальбер искренне восхищался. Быть мужем такой потрясающей женщины и афишировать на весь свет свою связь с другой — пусть даже и с такой красавицей, как Полина Белмон! — он считал непростительным.

Лукреция Торелли очень смеялась над газетными статьями, без малейшей жалости заявляя, что пора пролить свет на «неблаговидные делишки спесивого князя Морозини». Адальберу тоже случалось смеяться вместе с ней, так забавны порой были ее насмешки. К тому же он ни за что на свете не стал бы ей противоречить. Все, что произносилось божественным голосом Лукреции, становилось евангельской истиной. Ведь Торелли стала принадлежать ему, как только она расположилась в спальне, которая отныне считалась ее, в доме Видаль-Пеликорна в Челси.

— Не худший способ отблагодарить вас за прелестный дом, который вы предоставили в мое распоряжение… И кто знает, может, эти минуты — сладостные, не могу не признаться, — генеральная репетиция, предваряющая жизнь, которая, возможно, станет совместной?

Адальбера не могли не встревожить ее слова.

— Что? Что вы сказали?

Лукреция своенравно вскинула головку и поцеловала его.

— Простите актрисе — а я ведь актриса! — привычные для нее понятия. Видите ли, я не намерена странствовать по свету еще долгие годы и хочу быть уверена, что буду счастлива с тем, кто станет моим избранником. Не сердитесь, carissimo mio![16] У вас есть все шансы стать им. И простите мне мою прямоту, которая вам может показаться грубостью.

— Но я люблю вас, Лукреция! И если…

Она прикрыла ему рот рукой.

— Молчите! Умейте ждать и не требуйте на сегодня большего. Если я приду к вам, то это будет навсегда. И Торелли исчезнет навсегда. Останется только Лукреция… ваша жена!

— И я буду самым счастливым человеком в мире… Но скажите, почему бы вам не расстаться наконец с этим Уишбоуном, который следует за вами повсюду, как верная собачонка?

— Пласидо Роньони, мой импресарио, тоже повсюду следует за нами, потому что у нас есть договор, который я обязана соблюдать. Я вам обещаю другое: я не буду заключать новых. Что до славного техасского ковбоя, то напоминаю: он должен достать мне химеру, которой я жажду обладать!

— Но если он достанет химеру, вы выйдете за него замуж!

— Ничего подобного! Я выкуплю у него химеру… вот и все! Я ведь богата, разве вы об этом не знаете?

— Ну так пусть отправляется на поиски! Крутясь возле вас целыми днями, он вряд ли ее найдет!

— Напоминаю, что розыски он поручил вашему драгоценному другу Морозини, и по этой причине я не стала просить об этом вас! Но, как мне кажется, Морозини не слишком озабочен этим делом.

— Я убежден, что он им вовсе не занимается!

— Ничего об этом не знаю! Корнелиус обещал мне химеру, и я верю его обещанию. Так что сделайте усилие, постарайтесь быть с ним любезным.

— Любезен я или нет, техасцу наплевать.

— Верно. И пока я не рассталась с бродячим образом жизни, я дорожу его обществом. Ему так легко удается избавлять меня от мелких житейских забот, — вздохнула она и потянулась с кошачьей грацией. — Прошу вас, оставьте мне его еще ненадолго.

К мелким житейским заботам прекрасная Лукреция относила следующее: корзину цветов поутру, «Роллс-Ройс» с шофером в течение дня, открытый счет у лучшего ресторатора, если она оставалась дома, и прочие услуги того же рода, которые выводили Адальбера из себя. Зато техасец неизменно пребывал в великолепном расположении духа, которое, очевидно, было ему свойственно. Ему и в голову не приходило уничтожать соперника, к которому он относился с неизменной благожелательностью.

— Мы оба стремимся завоевать богиню, — объявил он в один прекрасный день французу, который во что бы то ни стало пытался с ним поссориться. — У каждого из нас свое оружие. У вас дом, у меня все остальное.

И какое остальное!

На такие слова не ответишь парой пощечин и не выбросишь соперника в окно. Адальбер не мог простить Теобальду его отказ служить Лукреции. Теобальд сам по себе был бы королевским подарком, но, кроме того, мог доставлять ценнейшие сведения своему хозяину. Так нет же! Видите ли, божественная Лукреция не пришлась по нраву этому господину, и он предпочел ей спаржу на грядках своего брата в Аржантейе!