Сокол и огонь - Патриция Райан

— Могу я попросить вас вымыть руки?..

Мартина убрала со лба Торна непослушную прядь каштановых волос, ее взгляд скользнул по его длинному телу, остановившись на торчащих из плеча стрелах и совершенно ужасной ране на ноге. Глубоко вздохнув, она несколько взволнованным, но решительным голосом сказала:

— Ну что ж, можем приступать.

Глава 18

Торн открыл глаза. Была полночь. Из-за занавесок, закрывающих его койку, доносилось мерное дыхание спящих раненых. Справа от него слабо мерцал огонек ночного светильника. В лазарете было тихо. Краем глаза он заметил что-то светящееся слева от себя. Даже не пытаясь привстать, хорошо зная, что без посторонней помощи это не получится, Торн повернул голову на свет, моля Бога, чтобы это была она…

Она сидела, подобрав ноги, в огромном специально для нее принесенном кресле и крепко спала. Свет исходил от масляной лампады, стоящей на прикроватном столике рядом с батареей ее пузырьков и флаконов с порошками, стопкой свежих бинтов, кувшином для воды и чашей. Значит, она здесь, сидит подле него дни и ночи, ухаживая за ним… интересно, сколько дней он уже в лазарете?

Он совершенно не помнил, как его привезли в монастырь Святого Дунстана. В памяти остались лишь смутные и болезненные обрывки воспоминаний о первом дне. Наверное, прошло дней пять или около того. Пять дней и пять ночей, и все это время Мартина находилась рядом, только ненадолго отходя от него, чтобы поспать и привести себя в порядок. Брат Мэтью пытался запретить ей приходить сюда, настаивая на том, что монастырская больница не место для женщины, но она отчаянно спорила, доказывая, что нужна Торну.

И несомненно, так оно и было. Он чувствовал ее присутствие, даже лежа без сознания. Конечно, она была ему нужна. В доказательство этого он мог бы привести миллион причин.

Например, сейчас ему нужно было просто видеть ее. Соблюдая монастырские правила, предписывающие ей носить самую скромную одежду, она была одета в простую темную тунику и закутана в белую накидку, полностью скрывающую ее роскошные волосы. Лицо и руки мягко сияли в свете ночной лампы, проникающем сквозь полупрозрачные занавески. Брови и ресницы казались черными, как сажа, на матово-белой коже. Припухлые губы слегка приоткрылись во сне, обнажая край безупречно белых зубов.

На коленях Мартины лежала открытая книга. Торн попытался протянуть к ней правую руку, но едва приподнялся и сделал одно движение, как боль пронзила плечо, и он откинулся на подушку, хватая воздух открытым ртом. Подождав, пока утихнет боль, он повторил попытку уже другой, здоровой рукой, но не дотянулся и столкнул книгу с ее колен.

Стук упавшей книги разбудил ее, она резко вскинула голову, осматриваясь.

— Что такое… — прошептала она, жмурясь от света. — Торн, ты в порядке?

Увидев, что его рука беспомощно свешивается с кровати, она аккуратно вернула ее на место и, наклонившись, подняла книгу.

— Извини, что разбудил тебя, — тихо сказал он, стараясь не потревожить спящих товарищей. — Просто хотел посмотреть, что ты читаешь.

Она повернула книгу обложкой к нему.

— Amores Овидия.

— Почитаешь мне немного вслух?

Мартина взглянула на книжку, на губах появилась застенчивая улыбка.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я почитала именно эту книгу? Может, ты предпочел бы Heroides? Могу сходить за ней в библиотеку, я видела, там она есть.

Торн тихонько рассмеялся.

— Нет, думается, сегодня я в настроении послушать именно Amores.

Мартина раскрыла книгу и начала читать лирические стихи. Полузакрыв глаза, Торн наблюдал за ней, наслаждаясь ее голосом, купаясь в его мелодичных звуках. Закончив читать, она налила себе воды и не спеша выпила.

— Можно и мне? — попросил он.

— Конечно. — Она налила ему чашу и присела на край постели, осторожно просунув руку ему под спину и приподнимая его. Торн вцепился ей в плечо левой рукой и задержал дыхание. — Полегче, не спеши, — терпеливо и ласково сказала она, помогая ему сесть. Он скривился, превозмогая острую боль, и сел на подушке, спохватившись, что изо всех сил сжимает ее хрупкое плечо.

— Прости, — пробормотал он, убирая руку. — Теперь, наверное, останется синяк.

Она улыбнулась.

— Я и так уже вся в синяках. Ничего не поделаешь, приходится мириться с этим, ухаживая за Английским Великаном, Который Не Желает Умирать.

— Мириться с синяками, ухаживая за мной? Ты хочешь сказать, что это все я? И много синяков я уже тебе наставил, пока был без сознания?

Торн перехватил ее взгляд. Мартина посмотрела на его обнаженную грудь, не прикрытую рубашкой, и поспешно отвела глаза.

— Нет, не очень.

Она взяла чашу и поднесла к его губам. Он поймал ее руку своей, ощущая ее легкое подрагивание. Интересно, она слегка дрожит из-за того, что ее смущает их близость или же просто от усталости и недосыпания? Вид его обнаженного тела ничуть не смущал ее в процессе лечения, перемены повязок и кормления с ложечки — ведь тогда он был просто беспомощным пациентом, но сейчас она чувствовала себя несколько неловко, потому что именно в такие моменты вся двусмысленность ситуации становилась очевидной. Да и как могло быть иначе, учитывая то, что произошло между ними?

— Спасибо, — сказал он, выпив одну за другой две чаши воды.

Мартина поставила пустую чашу на столик. Он подумал, что теперь она встанет, но, к его удивлению и радости, она не ушла, а, протянув ладонь к его лицу, стала нежно гладить поросшую пятидневной щетиной щеку. Он закрыл глаза, предаваясь огромному наслаждению от прикосновений ее прохладных пальцев.

— Надо бы тебе побриться, — сказала она.

— Я не умею бриться левой рукой. — Ему пришла в голову замечательная мысль: — Может, ты согласишься помочь мне?

Она поспешно убрала свою руку, явно раздумывая над его просьбой.

— Ну хорошо, утром я побрею тебя, — пожав плечами, произнесла Мартина.

Торн чуть не подпрыгнул, весь так и засветившись от радости. Некоторое время она, потупив взор, разглядывала свои руки, похожая в эту минуту на скромную, чопорную монашенку. Ему хотелось увидеть ее волосы, шею, все, все, все… Но этот проклятый платок закрывал почти все лицо, даже лоб. Он улыбнулся, вспомнив их первую встречу, и как он тогда подумал, что под платком она скрывает рябинки, или сальные волосы, или какой-либо другой изъян, и как он остолбенел, пригвожденный к месту ее красотой, когда она вышла на второй день во двор в своей тунике цвета индиго и он увидел ее совершенно безупречное, божественно прекрасное лицо.

— Я хочу кое-что спросить у тебя, — начала она. — Я бы сказала, что это довольно личный вопрос.

Торн улыбнулся.