Добронега - Владимир Романовский

— Да.

— Но это же глупо. Понятно, что мы не успевали. Ты об этом знала.

— Нет.

— Что — нет?

— Не знала.

— Как это — не знала?

Эржбета колебалась.

— Я думала, — сказала она наконец, — что Константинополь ближе.

Не сплю ли я, подумал Хелье. Вроде нет, не сплю.

— Ты же бывала в Константинополе раньше.

— Да, — мрачно согласилась она. — Но раньше мне не приходилось лететь туда, сломя голову. Я каждую ночь где-нибудь останавливалась, а днем ехала неспеша.

— И ты подумала…

— Что если поспешить, то мы успеем. Я ошиблась.

— А когда ты поняла, что не успеем?

— В Корсуни. Бывают неудачи…

— К лешему философию. Три дня?

— До встречи Неустрашимых?

— Да.

— Три с небольшим. Встреча в полдень четвертого дня.

Хелье сполз с ложа и распрямился, потягиваясь. Сонный, он соображал с задержками, и это его раздражало.

— Три дня, — повторил он, натягивая сапоги.

— Что это ты? — спросила Эржбета, все еще сидя на постели. — Собрался куда?

Хелье не ответил. Проверив содержимое мешка и убедившись, что хартии и амулет на месте, он опоясался свердом и вышел. Эржбета вышла за ним. Не стучась, Хелье зашел в комнату Явана. Яван бормотал и ругался во сне. Хелье тронул его за плечо.

— Яван. Слушай внимательно.

Яван сел на постели. Свет от свечи, которую держала стоящая в дверном проеме Эржбета, падал на бледное заспанное лицо.

— Нужно спешить, — сказал Хелье. — И я спешу. Один. Объяснять некогда. Не торопись, езжай малой скоростью в Киев. Там и встретимся. Если Эржбета чего-нибудь выкинет, сверни ей шею, она мне надоела. Дира в обиду не давай. Всё.

— Куда ты?

— Эржбета тебе все объяснит. А если заупрямится, выколи ей глаз. Пусть идет к болгарам.

Хелье прошел к двери и так посмотрел на Эржбету, что она сама посторонилась, давая ему дорогу.

В конюшне он разбудил Аристарха, дал ему монету, спросил о местонахождении следующей подставы, получил вразумительный ответ, сам оседлал лучшего коня, вскочил на него, и галопом вылетел на тропу, которая вскоре вывела его к хувудвагу, идущему вдоль побережья. Ехать предстояло через выжженные Базилем земли болгар где, в связи с потерей общего контроля над страной, хувудваги наверняка кишели разбойниками, но другого выхода не было.

Мария проснулась на рассвете и еще раз перечла письмо, прибывшее в светелку ночью таинственным образом, когда она дремала у окна. Кто-то проник в светелку. Кто-то. То, что пребывание в светелке вовсе не уменьшает опасность, Мария знала. И все-таки иллюзия лучше, чем отчаяние. Но вот и иллюзия разрушилась.

«В связи с событиями в Вышгороде», —

говорилось в письме, —

«встреча переносится в Пыльный Конец, в известный крог. Время остается неизменным».

Подпись отсутствовала, но писано было рукой Эймунда. Мария хорошо знала этот почерк.

Где же Эржбета и Хелье? Ведь Эржбета мне обещала, а Хелье такой преданный и действенный. Неужели они оплошают? Опоздают? Не сумеют? Девять дней прошло — за девять дней можно добраться до края света и вернуться, а Константинополь совсем рядом!

Может, на них напали по пути. Может, Васс сумел от них ускользнуть. Может, спьены Владимира приняли меры. Встреча — сегодня в полдень. Я погибла. Я погибла. Надежды нет. Никто не придет. Никто не спасет. В полдень! До Пыльного Конца еще дойти надо, а это целых полчаса. А уже рассвет! И уже три дня я мучаюсь, и тревога все нарастает, и некому довериться.

Через два часа после рассвета раздался стук в дверь. Мария вздрогнула всем телом. Но это всего лишь холопка принесла завтрак.

Пришел холоп — чистить нужник.

— Послушай, — сказала Мария.

— Да, княжна.

— Позови-ка мне охранника, который за дверью.

Охранник, молодой красивый парень, вошел и почтительно остановился у двери.

— Как тебя зовут?

— Сольдей.

— Сольдей, ты был когда-нибудь в Константинополе?

— Нет, княжна. Сожалею об этом. Говорят, очень красивый город.

— А знаешь ли кого-нибудь, кто был?

— Как же, знаю. И вояк, и купцов.

— Сколько туда ходу?

— Недели две или три, княжна.

— А если очень спешить?

Сольдей задумался.

— Ну, — предположил он, — ежели уж очень поспешать… Дней десять-двенадцать, наверное.

— Туда и обратно?

— Нет, только туда.

— Ты что-то путаешь, — сказала Мария, холодея. — Ты, Сольдей, путаник, да? Я сама знаю людей, которые туда ездили и возвращались за неделю!

Сольдей замялся, хмыкнул, и улыбнулся.

— Шутишь, княжна?

— Нет, с чего ты взял?

— Да как же. Да ведь до Константинополя около тысячи аржей.

— Ну и что?

— Как — ну и что? Это же в день получается… сколько?… очень много получается в день. Это надо либо по воздуху лететь, либо рысью все время скакать, нигде не останавливаясь.

— Врешь, — почти крикнула Мария.

— Помилуй, княжна.

— Пошел вон. Нет. Вернись. Ты наверняка знаешь?

— Что?

— Что за неделю не обернуться гонцу?

Сольдей неловко засмеялся.

— Да, — сказал он. — Да.

— Вон отсюда.

Сольдей вышел.

Либо Эржбета такая же дура, как я, подумала Мария, либо этот дурак ничего не знает, и нужно кого-нибудь еще спросить, либо я погибла. Не на кого положиться! Не на кого!

За городом, в полуарже от Золотых Ворот, еще старых, олеговых, а не будущих блистательных, на небольшом холме помещалась сторожка. Когда-то она была военным стратегическим пунктом. Дежуривший в ней ратник обозревал местность и первым замечал, когда вдруг с юга к Киеву приближалось войско. Если такое случалось, ратник вскакивал на коня и во весь опор скакал в Киев. Тут же запирались ворота, и Золотые, и все остальные, гарнизон вооружался, залезал на стены, и сдерживал врага до тех пор, пока не прибывало могущее противостоять врагу войско.

С тех давних пор надобность в сторожке отпала. Спьены работали лучше дежурных и доносили воеводам о планах вражеской стороны еще до того, как войска супостата приводились в движение. Помимо этого, во время, описываемое в нашем повествовании, не Киев боялся осады, но соседи боялись киевской агрессии.

Тем не менее, сторожка продолжала существовать, и в ней всегда дежурил ратник. Дань традиции ли, суеверие ли — все киевские князья продолжали оплачивать этот внешнегородный южный пост.

В день, о котором ведется речь, ратник проснулся через три часа после восхода солнца и вышел из сторожки поссать. Привычно оглядывая степные просторы, открывшиеся ему, освободив от портов хвой, он расслабился, вздохнул полной грудью, и вдруг внимание его привлекло нечто. Он вгляделся. Над горизонтом, в той стороне, куда вел юго-западный хувудваг, поднималось что-то, вроде бы облако, но темнее. Пыль, подумал ратник, вглядываясь.

Пыль просто так не поднимается. Кто-то едет, решил ратник. Должен ли я что-то делать? Он попытался вспомнить, что ему говорил воевода. Ежели идет войско, скачи в Киев, в детинец, и докладывай. Но это явно не войско идет. Если бы войско, пыли было бы больше. Значит, не войско. Что делать, если кто-то идет, или едет, но не войско? Вроде бы на этот счет никаких инструкций не было. Значит, ничего делать не нужно.

Заржала привязанная к стояку лошадь. Ратник оглянулся на нее, подошел, потрепал по холке, и снова воззрился на горизонт.

По широкому хувудвагу летел к Киеву одинокий всадник. Конь под всадником хрипел, почти не мигал, исходил пеной. Воля всадника не позволяла коню ни замедлить безумный бег, ни споткнуться, ни даже просто грохнуться наземь и тут же умереть. Глаза коня налиты были кровью, губы разодраны, невыносимая боль терзала ему ноги, но он не смел выйти из бешеного ритма. Сам всадник, с повязкой, закрывающей нижнюю часть лица, защищающей нос и полуоткрытый рот от пыли, с дорожным мешком, привязанным к гашнику, с кровоточащими ладонями, с режущей болью в коленях, в паху, под мышками от натертостей, с пересохшим горлом, сам не знал, жив ли он, мертв ли, но знал, что есть небо, есть земля, есть хувудваг, и есть цель. Пространство пульсировало вокруг, то сжимаясь, то редея, время вело себя странно, свет и звук существовали в искаженной, захлебывающейся гармонии, и только одно слово раздавалось в воспаленном мозгу — успеть, успеть, успеть. Более ста лет существовал юго-западный хувудваг, учрежденный Олегом, укрепленный Владимиром, видел он и пеших, и конных, и мирных и военных, паломников и спьенов, видел приходы и уходы войск. Но не видел он такого — когда сущность жизни земной отходит на второй план, и есть только взгляд Создателя, всадник, и цель.

Хелье вихрем пролетел сторожку. У Золотых Ворот стража в количестве десяти человек с удивлением заметила надвигающийся на них вихрь. Удивление было огромно и на какое-то время стражники потеряли дар речи. Никто не бежал за луком, никто не вытаскивал сверд. В последний момент, боясь, что вихрь их сметет, они кинулись от него в разные стороны.