Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

В пути Карл заболел и остался в Витри-ле-Франсуа. По его просьбе Генрих Наваррский остался с ним.

— Анрио, — сказал ему Карл, лежа в постели и держа его руку в своей, — с тобой одним я могу говорить как с братом, которого, видит Бог, искрение люблю. Не доверяй моей матери ни в чем и бойся ее, она желает тебе только зла. Остерегайся моих братьев, подлее их я не знавал никого на свете. Я для них — ничто, только лишний пень на дороге, а мать давно уже смирилась с моей смертью; она любит только Анжу. Они не подумали обо мне, когда решили устроить резню, а теперь бросают меня здесь одного…

— С вами остался я, сир, разве этого недостаточно? — возразил Генрих. — Кому же еще любить вас, как не мне, вашему кузену?

— Ты хитришь, Генрих, и остался вовсе не по моей просьбе, а из собственной выгоды. Ты хочешь удрать, пока никого нет вокруг… Что ж, может быть, это и будет для тебя самым правильным, только знай, что тебе отсюда не уйти, потому что кругом охрана… Моя мать позаботилась.

— Со мной верные друзья: Д'Арманьяк, дю Барта, Лесдигьер, Шомберг…

— Береги их жизни, они тебе еще пригодятся. Я знаю о вашем сговоре насчет Седана. Мне сказала Марго. Я посоветовал ей ничего не предпринимать, потому что дело это безнадежное.

Генрих похолодел.

— Марго? Но откуда узнала она? Неужто…

— Ей сказал Миоссанс.

— Мой родственник… Каким образом это стало известно ему?

— Проболтался Ла Моль.

Генрих скрипнул зубами от досады.

Карл откинулся на подушки и смежил веки. Казалось, он заснул. Генрих бросил взгляд и вздрогнул: перед ним было лицо мертвеца, именно такими они выглядят в гробу — будто бы вылепленными из воска.

Карл глубоко вздохнул, открыл глаза и повернул гипсовое лицо к кузену. Во взоре Генрих прочел безмерную усталость. Жизнью или бременем правления? Быть может, борьбой с матерью или братьями?

Карл положил высохшую ладонь на колено Генриха и тихо произнес:

— Поезжай в Реймс, двор отправился туда. Будь осторожен, возможно, Маргарита уже предупредила нашу мать. Твоя жена все-таки беспокоится о тебе; видишь, она не верит в этот призрачный заговор, в результате которого ты можешь пострадать. Но она всегда подскажет тебе момент, когда можно действовать наверняка.

Карл замолчал. Отвернулся, устремил взгляд в потолок, расписанный сценами из Данте, бездумно смотрел с минуту в одну точку, потом, закрывая глаза, еле слышно прошептал:

— Моя Марго…

И забылся сном.

Все случилось так, как Карл и предугадывал. Едва Генрих прибыл в Реймс, как к нему тут же приставили стражу. И это было самое лучшее, потому что Маргарита, видевшая все тонкости заговора гораздо глубже самих заговорщиков и понимавшая, что их ждет жестокое наказание, из чувства жалости сообщила матери о предполагавшемся побеге, но заранее оговорила, что тем, кого она назовет, будут подарены жизни. Королева-мать согласилась и, когда имена были названы, она попросту пересадила короля Наваррского и Конде в свою карету.

Таким образом, из заговорщиков, кои были выданы Маргаритой, никто не пострадал. Но Екатерина знала имена, и это было очень важно. Теперь она удвоила слежку.

В ноябре поезд благополучно прибыли в Люневиль. Здесь двор простился с Генрихом Анжуйским. Новый польский король заплакал на прощание и бросился в объятия матери. Целуя его в лоб, она прошептала:

— Не отчаивайся, ему уже недолго осталось.

Лесдигьер и Шомберг, горячо убеждаемые Ла Молем, все же приняли участие в заговоре, но ограничились тем, что все время находились при особе короля, так что подозрение в причастности к побегу ни в малейшей степени не пало на них. Единственный, кто пострадал, так это Ла Моль. Его частые отлучки и постоянные разъезды то в Суассон, то в Компьень или Седан вызвали подозрения. Об этом сообщили королеве-матери, и она запомнила имя этого дворянина, решив установить за ним слежку.

Когда вернулись в Париж, об инциденте было забыто. Принцы успокоились и, расселившись по комнатам, стали вести тихий образ жизни, далекий от помыслов о заговорах и побегах.

Однако Екатерина все время была начеку, и если она простила безумную выходку сыну, то не так обстояло дело с Наваррой и Конде. Надзор стал еще строже, и главная роль здесь была отведена Екатериной женщинам. Они были ее главными доносчиками, и через них Медичи всегда узнавала планы врагов, мешавших ей в борьбе за счастье сыновей.

Часть третья

Пленники мадам Екатерины. 1574

Глава 1

Подружки

В один из холодных дней января в покоях Маргариты Наваррской, расположившись у камина, где лениво потрескивали дрова, сидели в креслах две закадычные подруги и вели интимную беседу. Одной из них была хозяйка будуара, королева Наваррская Маргарита, другой — герцогиня Неверская, старшая дочь Маргариты де Бурбон и герцога Клевского. Ныне она была замужем за герцогом Людовиком Неверским.

Любовные похождения сблизили их уже много лет назад, но ни одна не претендовала на главенствующую роль на этом поприще, как это почти всегда случается у женщин.

— Говорят, ты порвала с Бовилье? — спросила Генриетта Неверская. — Ради Гиза?

— Не только, — ответила Марго.

— Как! Ты предпочла Гиза кому-то другому? А сама говорила, что лучше него никого не найти.

— Я не имела в виду пылкость и страсть. Гиз — идеал настоящего мужчин; таких, как он, при дворе нет и не будет: высок, строен, благороден, честолюбив, горд и отважен — не то что все остальные. У Ла Моля этих качеств нет, но он хорош в постели. «In optima forta»[54].

— Лучше, чем все остальные?

— По крайней мере, не уступит никому.

— Даже Гизу?

— Даже ему.

— Значит, твоего нового любовника зовут Ла Моль? Да ведь он дамский угодник и волокита, который не прочь заглянуть под каждую юбку, к тому же, говорят, ему за сорок. Фи, Марго, ты стала страдать дурным вкусом.

— Он пылок и страстен, а мне этого сейчас очень не хватает.

— Твой муж не дает тебе все это?

— Пытался, да у него ничего не получилось.

— Наверное, ты была холодна с ним в первую ночь?

— Попробовала бы ты спать с мужчиной, от которого воняет луком и чесноком.

— Бр-р… А от Ла Моля?

— Этот благоухает духами.

— Неужто это приятнее, чем запах настоящего мужчины?

— Судить об этом можно двояко, но пусть им наслаждается де Сов, Эта дама неразборчива ни в чем: ни в запахах, ни в характерах, ни во внешности самих мужчин. Было бы весьма затруднительно сказать, каким по счету является у нее мой муж.

— Ты говоришь об этом так спокойно, будто рассуждаешь о том, сколько перьев на шляпе у твоего нового кавалера.

— Какое мне дело до его любовных похождений? — передернула плечами Марго. — Они ни в малейшей степени не затрагивают ни меня, ни моей чести, так же как его не беспокоят мои романы. С той самой первой ночи мы не спим с ним, ты же знаешь.

— И все же я бы не сказала, что вы с ним враги.

— Отнюдь нет. Хорошие друзья, ставшие жертвой политических интриг моей матери, но не более. А на мои любовные приключения он смотрит совершенно равнодушно потому, что, «pro primo»[55], я дважды спасла ему жизнь.

— Ты? Когда же это?

— В Варфоломеевскую ночь его чуть было снова не убили, но он спрятался под пышными юбками своей жены.

— А во второй раз?

— Когда мать потребовала от меня отказаться от брака, потому что фактически он не имел места. Брак расторгли, и это означало бы смерть Генриха. Но я изобразила этакую наивную простушку и сказала матери, что не понимаю, о чем она говорит. Она дала мне мужа, и я хочу, чтобы так оно и осталось.

— Ну, a «pro secundo»[56]?

— Генрих легкомыслен, из него не получится ревнивого мужа, потому он и прощает мне все.

— Значит, ты не относишься к нему враждебно и не желаешь ему зла?

— Конечно, нет. Но мне искренне жаль его, ведь он в плену, и королевство теперь не скоро дождется своего короля.

— Если так, то почему же ты закрываешь глаза на то, что любовницей твоего мужа является эта де Сов, про которую каждый знает, что она шпионка Екатерины Медичи? Ведь в объятиях этой дамы твой муж наверняка выболтает какие-то тайны, связанные с его освобождением отсюда, а что замыслы и тайны эти существуют, думаю, ты и сама догадываешься. Не таков человек Генрих Наваррский, чтобы не мечтать улизнуть из Лувра и оказаться на свободе.

— Согласна с тобой, но Генрих достаточно умен и осторожен, чтобы допустить оплошность. К тому же, выбери он другую пассию — и та окажется шпионкой моей матери. Их у нее хоть пруд пруди. Пусть уж остается с этой, во всяком случае, у него не будет двусмысленностей в обращении с нею, ведь ему тоже известно, что Шарлотта де Сов ревностно служит мадам Екатерине.