Огненные времена - Джинн Калогридис

Кретьен усадил Мишеля в мягкое кресло и налил бокал вина.

– Выпей, – настойчиво сказал кардинал, протянув Мишелю бокал, и сел в кресло напротив, у маленького резного столика. – А потом говори.

Мишель послушался его и выпил вино залпом. Когда дыхание восстановилось, он сказал:

– Ваше преосвященство, умоляю о прощении. Я позволил злой колдунье Марии-Франсуазе очаровать себя. Она почти убедила меня в том, что я – ее возлюбленный, ее супруг, и это вы навели на меня магическое заклятие, чтобы я поверил в то, что я – ваш сын, Мишель. Она убедила меня в том, что я должен устроить ей побег, и еще в том, что когда-то я и сам обладал магическими способностями. – Он попытался совладать с подступившими к горлу рыданиями. – Господи, помоги мне! Я попытался использовать магию, чтобы исцелить отца Шарля, но вместо этого вызвал его смерть.

– Бедный Шарль! – мрачно произнес Кретьен. Казалось, он нисколько не удивлен и не расстроен случившимся. – Но нам следует радоваться за него, сын мой, а не предаваться скорби. Он теперь с Богом. И всю свою жизнь он служил великой цели.

– Но это моя вина, – сказал Мишель и закрыл ладонью глаза, чтобы скрыть стыд и слезы. – Вы должны выслушать мое признание, ваше преосвященство. Я должен исповедаться перед вами. Прямо сейчас. – Он наклонился вперед и поставил кубок на столик. Потом встал на колени и осенил себя крестом. – Благословите, святой отец, ибо я согрешил. Я полюбил аббатису и был так соблазнен ее рассказом о магии и о поклонении какой-то богине, что почти поверил в это и потерял свою веру. Но что еще хуже, этой ночью я послужил проводником ее собственной магии. Я возложил руки на отца Шарля, потому что поверил в то, что смогу исцелить его. Но вместо этого она использовала меня, чтобы убить его.

Как всегда в тех случаях, когда речь шла о чем-то исключительно важном, Кретьен слушал его, сплетя пальцы рук и приложив кончики указательных пальцев к губам, слушал напряженно, внимательно. Между его седых бровей пролегла глубокая складка. Как только Мишель закончил говорить и склонил голову, кардинал произнес задумчиво:

– Это не ты убил отца Шарля.

Мишель поднял было голову, чтобы возразить, сказать: «Я знаю, что это она стоит за той смертью. Но ведь это я возложил на него руки, я сделал его смерть возможной…»

Но не успел он озвучить свою мысль, как кардинал Кретьен произнес обычным решительным тоном:

– Его убил я.

Мишель не мог найти слов. Конечно же, слова кардинала были шуткой – жестокой шуткой, если учесть, что бедный Шарль только что скончался.

Но прошло несколько секунд, а Кретьен оставался столь же серьезным. Более того, складка между бровей стала еще более глубокой. Но Мишель продолжал убеждать себя: «Нет, он имеет в виду, что чувствует себя в ответе за смерть отца Шарля, потому что его не было здесь и он не смог ее предотвратить. Возможно, он чувствует, что должен был приехать в Каркассон с самого начала, чтобы наблюдать за тем, как идет расследование».

Но тут молодой монах вдруг вспомнил, как отец Шарль, только что заболев, говорил в бреду: «Моя заносчивость! Я весь день водил тебя за собой, как дрессированную лошадку, показывая тебя всем, словно хвастаясь: "Он мой! Он только мой!" Кретьен скорее увидел бы мертвым тебя…»

– Все, что преступница Сибилль рассказала тебе, – сущая правда, – спокойно сказал кардинал. – Твое настоящее имя – Люк де ля Роза. Ты родился в Тулузе, а не в Авиньоне, и находился со мной не с самого рождения, а всего около года. Но она язычница, еретичка, и ее рассказ лишь подтверждает этот факт. Ее магия – не от Бога, а от дьявола, как и вся ее раса. Однако она выдает себя за святую, представительницу своей богини.

С силой выдохнув, Мишель откинулся назад и присел на корточки. Он чувствовал себя безумцем, отчаянно цепляющимся за остатки здравого рассудка. Все, что он считал правдивыми фактами своей жизни – годы, проведенные в монастыре, отношения с отцом Шарлем и с тем человеком, что стоял теперь перед ним и в отороченном вороте ночной рубашки которого курчавились седоватые волосы, – все это было сном, а то, что он считал снами, было на самом деле реальностью его жизни.

А величайшей правдой среди всего этого была его любовь к Сибилль и ее любовь к нему, а он отверг ее объятия и отвернулся от нее.

С глубочайшим отвращением посмотрел Мишель на того, кого почитал за отца, и понял, что Кретьен относился и к нему, и к отцу Шарлю лишь как к пешкам в игре за власть. Он взглянул в глаза кардинала и не увидел в них ни привязанности, ни печали – лишь расчетливость и уверенность в своей правоте. Все смущение, все сомнения тут же покинули Мишеля, и он понял, что каждое слово Сибилль было истинной правдой.

Но хотя мысли Мишеля смогли упорядочиться и освободиться от чар, он чувствовал, что Кретьен все еще держит в кулаке его волю, причем чувствовал почти физически, словно кардинал был медведем, схватившим его за шею своими огромными лапами.

Но несмотря на это, он возразил, еле сдерживая ненависть:

– Но тогда и вы происходите от дьявола, кардинал. Как и я. Ведь она сказала, что оба мы принадлежим к расе.

Было непонятно, какая эмоция овладела Кретьеном: то ли гнев, то ли потребность действовать. Но он приподнялся с кресла:

– Дурак! Разве ты не видишь, кто мы такие? Мы – раса нечестивых чудовищ, порождение Лилит, которая не слушалась ни Бога, ни Адама. Наши сверхъестественные способности идут от той дьяволицы. Спроси себя: разве женщина может быть так же свята, как наш Господь? Господь запретил нам использование такой зловредной магии, за исключением случаев, когда мы применяем ее со священной целью – для уничтожения таких же чудовищ, как мы. Вызываю ли я демонов? Занимаюсь ли я колдовством? Да! Но во имя Бога. Ни костер, ни адский огонь, который следует за костром, не являются достаточно суровым наказанием за злодеяния еретиков.

– Какие такие злодеяния? – прервал его Мишель. – Ясновидение? Исцеление больных? Воскрешение мертвых?

– Если это делается без благословения Господня, то это – преступление. – Кардинал собрался с мыслями и добавил: – Отказ подчиняться правилам. Бунт против порядка. Это и есть исходный грех. Лишь заставив всех соблюдать закон и установления Церкви, сможем мы найти путь к спасению. Я прочел все твои восковые таблички, Мишель. И ясно слышал большую часть твоих бесед с ней. Посмотри, как она описывает опыт своего общения с богиней! Дикое, запретное наслаждение, неистовый восторг. Все люди, в лучшем случае, – просто малодушные существа. Но мы, принадлежащие к расе, еще хуже. Мы должны прильнуть к материнскому лону Церкви, следовать ее предписаниям, петь литургию, исповедываться в наших грехах и получать отпущение грехов… Разговоры о свободе воли – это полная чушь. Люди не могут уповать на собственные сердца. Воля должна находиться под контролем, должна быть сведена к Божьей воле, и, если понадобится, – принудительно.

– Но вы не оправдаете свои преступления, если скажете, что они служат Церкви, – неприязненно воскликнул Мишель, не убежденный словами кардинала. – Сибилль говорит, что вы пожираете души казненных для того, чтобы увеличивать свою магическую силу.

– А почему бы мне этого не делать, если это служит Богу? – прогремел Кретьен. – Я уверен, для них это что-то вроде чистилища, где они покупают себе медленное избавление.

Мишель в ужасе закрыл глаза, молясь о тех, кто умер от рук кардинала, включая беднягу Шарля.

– Теперь, предполагаю, вы убьете меня.

Гнев кардинала ослаб, и в его голосе появилась теплая нотка.

– Отнюдь, Мишель. Я помогу тебе выполнить святую миссию и стать моим преемником, самым могущественным инквизитором из всех, когда-либо существовавших. Тебе выпадет честь обнаружения и уничтожения всех, принадлежащих к расе, ибо твои природные магические способности гораздо сильнее моих.

– Меня зовут Люк! – с жаром ответил он. – И я не буду отзываться ни на какое другое имя и не приму никакой иной судьбы.

И он повернулся, чтобы немедленно уйти, отправиться к своей возлюбленной и освободить ее.

– Стража! – позвал Кретьен, и тут же выход перекрыли два стражника с обнаженными мечами. – Сейчас ты рассержен и к тому же сочувствуешь Сибилль, – сказал Кретьен за спиной Люка. – Но завтра все переменится. Завтра утром ее сожгут, и все то влияние, что она оказывает на тебя, сгорит вместе с ней. А ты будешь наполнен страстным желанием обыскать хоть всю землю в поисках представителей расы.

Люк спокойно смотрел на грозные клинки стражей.

– Вы не можете причинить мне вред, – сказал он Кретьену. – Теперь я знаю, кто я. И знаю свои силы и способности. Режь, руби, коли меня, враг! Меня нельзя ни зарезать, ни зарубить, ни заколоть. Брось меня в костер! Меня нельзя сжечь.

Очевидно, из-за его спины последовал безмолвный приказ, ибо он увидел, как один из стражей кивнул, а затем занес над ним серебристый клинок.