Тэсс из рода дЭрбервиллей - Томас Гарди

— Если ты нанялась работать на меня до благовещенья, так уж я позабочусь о том, чтобы ты договор исполнила, — ворчал он. — Вот чертовы бабы — то одно у них, то другое. Ну да я этого не потерплю!

Тэсс прекрасно знала, что других работниц он не притеснял так, как притеснял ее, не забыв о полученной пощечине. И на секунду она задумалась о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы она была свободна, приняла только что сделанное ей предложение и стала женой богача Алека. Не пришлось бы ей тогда подчиняться грубому хозяину, да и всем тем, кто, казалось, теперь ее презирает.

— Нет! — прошептала она. — Я бы не могла выйти за него замуж! Очень уж он мне не нравится.

В тот же вечер она начала писать трогательное письмо Клэру, скрывая от него свои беды и заверяя в вечной своей любви. Всякий, кто умеет читать между строк, понял бы, что за великой ее любовью скрывается великий страх, чуть ли не отчаяние, — страх, вызванный какими-то обстоятельствами, о которых ни слова не сказано в письме… Но и на этот раз не закончила она своего послания… он предлагал Изз ехать вместе с ним и, быть может, совсем ее не любит. Она спрятала письмо в сундучок и задумалась о том, попадет ли оно когда-нибудь в руки Энджела.

Зима проходила для нее в тяжелой работе, и наконец настал день, знаменательный для всех земледельцев, — день сретенской ярмарки. На этой ярмарке заключались новые договоры на год, начиная с благовещенья, и те батраки, которые подумывали о том, чтобы подыскать другое место, неизменно отправлялись в город, где была ярмарка. Почти все работники с фермы Флинтком-Эш подумывали о полном расчете и рано поутру двинулись в город, находившийся милях в десяти — двенадцати, по холмистой дороге. Хотя Тэсс также намеревалась остаться только до благовещенья, однако она была в числе тех немногих, кто не пошел на ярмарку; смутно надеялась она на какую-то перемену, благодаря которой ей не нужно будет снова наниматься батрачкой на ферму.

Был тихий февральский день, удивительно теплый для этой поры года, и можно было подумать, что зиме конец. Не успела она пообедать, как перед окном ее домика, где она осталась сегодня одна, появился д'Эрбервилль.

Тэсс вскочила, но гость уже стучал в дверь, и убежать она не могла. Стук д'Эрбервилля, походка его, когда он шел к двери, указывали на то, что со времени их последней встречи с ним произошла какая-то неуловимая перемена. Казалось, он стыдился того, что делал. Она хотела было не открывать дверь, но вряд ли и это имело смысл; подняв щеколду, она быстро отступила назад. Он вошел, увидел ее и, не поздоровавшись, сел на стул.

— Тэсс, я ничего не мог поделать! — с отчаянием начал он, вытирая лицо, раскрасневшееся от волнения. — Я должен был хотя бы зайти узнать, как вы живете. Клянусь, я совсем о вас не думал, пока мы не встретились в то воскресенье. А теперь меня преследует ваш образ, и я не могу от него избавиться! Грустно, что хорошая женщина причиняет зло дурному человеку, но это так! Если бы вы помолились обо мне, Тэсс!

Было что-то почти жалкое в этом тихом отчаянии, но Тэсс не чувствовала к нему жалости.

— Как я могу молиться о вас, — сказала она, — если мне запрещено верить в то, что великая сила, которая правит миром, ради меня изменит свои планы?

— И вы действительно так думаете?

— Да. Меня излечили от самонадеянных представлений.

— Излечили? Кто же?

— Мой муж, если уж; вы хотите знать.

— Ах, ваш муж… ваш муж! Как это странно! Помню, что-то в этом духе вы мне говорили в прошлый раз. Во что же вы верите, Тэсс? — спросил он. — У вас как будто нет никакой религии… и, быть может, по моей вине.

— Есть, но ни во что сверхъестественное я не верю.

Д'Эрбервилль посмотрел на нее недоверчиво.

— Значит, вы считаете, что я избрал ложный путь?

— Да, более или менее.

— Гм… а я-то был так уверен, — встревоженно проговорил он.

— Я верю в дух нагорной проповеди, в это верит и дорогой мой муж. Но я не верю…

И она перечислила все, что отрицала в религии.

— Понимаю, — сухо сказал д'Эрбервилль, — вы принимаете все, во что верит дорогой ваш муж, а все, что отрицает он, отрицаете и вы, не рассуждая и не задумываясь. Как это по-женски! Он поработил ваш ум.

— Да, потому что он все знает! — воскликнула она с такой горячей простодушной верой в Энджела Клэра, какую не только он, но и человек более совершенный вряд ли мог бы заслужить.

— Но не следует усваивать целиком чьи бы то ни было скептические взгляды. Нечего сказать — хорош ваш муж, если он учит вас скептицизму!

— Он никогда не навязывал мне своих взглядов. И никогда не хотел говорить со мной об этом. А я рассуждала так: то, во что верит он, хорошо знакомый с разными доктринами, ближе к истине, чем мои убеждения, потому что я никогда никаких доктрин не изучала.

— Ну, а что он говорил? Хоть что-нибудь должен же был он говорить?

Она задумалась; отдельные замечания Энджела Клэра она запомнила слово в слово, даже если смысл был ей непонятен, и сейчас повторила жестокий полемический силлогизм, который слышала от него, когда он размышлял при ней вслух, что случалось с ним нередко. С удивительной точностью она воспроизвела даже манеру говорить и интонации Клэра.

— Скажите еще раз, — попросил д'Эрбервилль, который слушал с глубоким вниманием.

Она повиновалась, а д'Эрбервилль шепотом повторял за ней слова.

— Быть может, вы еще что-нибудь запомнили? — спросил он.

— Однажды он сказал вот что…

И она повторила аргументы, которые можно было бы найти в целом ряде произведений начиная от «Dictionnaire Philosophique»[6] и кончая научными очерками Гексли.

— Как это вы запомнили?

— Я хотела верить в то, во что верит он, хотя он этого и не просил. И мне удалось выпытать у него кое-что. Не могу сказать, чтобы я все это хорошо понимала, но я знаю, что это правда.

— Гм… Любопытно, что вы меня учите тому, чего сами не знаете.

Он глубоко задумался.

— Вот я и пошла по его дороге, — продолжала она. — Мне не хотелось, чтобы пути у нас были разные. Что хорошо для него — то хорошо и для меня.

— А ему известно, что вы такой же скептик, как и он?

— Нет… если я и скептик, то я никогда ему об этом не говорила.

— Ну, Тэсс, теперь вы находитесь в лучшем положении, чем я! Вы не верите в мою религию, и поэтому вам не нужно ее проповедовать, совесть вас за это не упрекает. А я верю, что проповедовать я должен, — и трепещу, потому что я отказался от проповеди и не сумел справиться со своей страстью к вам.

— Что?

— Да, — сказал он устало, — весь этот путь я прошел сегодня, чтобы увидеть вас. Но, выходя из дому, я хотел идти на кэстербриджскую ярмарку, где должен был сегодня в половине третьего говорить с фургона проповедь, и сейчас все братья ждут меня там. Вот и объявление.

Он вытащил из кармана объявление, возвещавшее о дне, часе и месте собрания, на котором он, д'Эрбервилль, должен был проповедовать слово божие.

— Но ведь вы же опоздаете! — воскликнула Тэсс, взглянув на часы.

— Я уже опоздал.

— И вы действительно обещали говорить проповедь?..

— Да, обещал, но говорить не буду, потому что меня сжигает желание видеть женщину, которую я когда-то презирал! Нет, клянусь честью, вас я никогда не презирал! Иначе я бы не мог любить вас теперь! Не презирал, потому что вы, несмотря ни на что, — чистая женщина. Как быстро и решительно ушли вы от меня, когда поняли создавшееся положение! Вы не сделались моей игрушкой. И потому есть на свете женщина, к которой я не чувствую презрения, и женщина эта — вы. Ну, а теперь у вас есть основания презирать меня. Я думал, что поклоняюсь господу на горних высотах, но вижу, что все еще служу в рощах! Ха-ха!

— О Алек д'Эрбервилль, что же это значит? Что я сделала?

— Что вы сделали? — переспросил он глумливо. — Умышленно — ничего. Но вы были орудием — невинным орудием моего отступничества, как они это называют. Я спрашиваю себя, не я ли один из тех «рабов порока», которые, «раз избегнув скверн мира сего, вновь запутываются в сетях и терпят поражение», и последнее их падение хуже, чем первое?

Он положил руку ей на плечо.

— Тэсс, Тэсс, я был на пути к спасению, по крайней мере — в глазах общества, пока снова вас не увидел! — воскликнул он, ласково встряхивая ее за плечо, словно ребенка. — Зачем же вы меня искушали? Я был тверд, как может быть тверд мужчина, пока не увидел снова этих глаз, этого рта… Клянусь, со времени Евы не было такого соблазнительного рта!

Он понизил голос, черные глаза жарко сверкнули.

— Вы искусительница, Тэсс, вы чародейка из Вавилона… я не мог устоять, как только увидел вас снова.

— Мы встретились не по моей вине, — сказала Тэсс, отодвигаясь от него.

— Я это знаю и повторяю, что вас я не виню. Но факт остается фактом. Когда я увидел, как обращаются с вами на этой ферме, я чуть с ума не сошел при мысли, что у меня нет законного права вас защищать, нет и быть не может! А тот, у кого это право есть, пренебрегает вами.