Короли преступного мира - Евгений Осипович Белянкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы теперь против вас не работаем, — весело говорил Эдберг, глядя на всех деликатно, «вполглаза». — Теперь иная задача: интеграция бывших военнослужащих в гражданскую жизнь. Пожалуй, посложнее, чем холодная война, ибо бизнес — это не холод, а горячая душа, мысль. Бизнес двигает мысль, а мысль — талант…
После второй бутылки у господина Эдберга заплетался язык, зато Сомов, смотря, как скурыжился Винокуров, чувствовал себя отменно, значит, были силенки.
— Он у нас богатырь, медвежатник. — И генерал Винокуров живехонько замахал руками. — У нас в Сибири каждый пятый такой, а он, Сомов, из самой сибирской глухомани…
Гости собирались уезжать; и только в последние минуты неожиданно заговорили о деле; о том, что господин Эдберг ждет Сомова во Франции. Он будет рад иметь дело с ними, с людьми, вызывающими у него уважение. Непременно Сомов понравится его боссам. Такие, как Сомов, не могут не понравиться — в них истинный характер русского…
Сомов проводил гостей и теперь, посматривая на грязный, заставленный посудой стол, задумался: хрен его знает, что ему готовит судьба. Жизнь — театр марионеток!
Какая-то сентиментальность налетела. И слава богу! Надоело, когда тебя только «грызет совесть», а потребность «крутиться» становится главной во всем…
Зазвонил телефон, резко, настойчиво. Сомов неохотно и недоуменно взял трубку.
— Это вы, Валерий Петрович?
— Лариса? Как ты узнала, что я здесь?
— Позвонила наугад. — Он услышал ее глубокий вздох. — Повезло. Так я приеду?
«Жизнь, как дырявый свитеришко», — подумал Сомов.
— Ладно уж, приезжай.
«Своим ходом пойду, как-нибудь дойду…»
Он только сейчас почувствовал, что по Ларисе соскучился. Она лежала рядом в постели и ласково гладила его волосатую грудь — да, она была рада этой встрече, и сексуальный пыл Сомова ее уже не раздражал. Она научилась быть аппетитной и потому, видимо, легко его удовлетворила, а может, и Сомов стал другой, да и сами отношения были теперь более привычными и понятными.
— Так где же ты пропадала? — повторил он свой вопрос, гладя ее большущей рукой по шелковистым волосам головы.
Конечно, Сомов ничего не знал о ее страсти убить дона Роберта… Но она решила ничего не скрывать и рассказала все так, как было — и как мучилась потом, когда Роберт выгнал ее, словно нашкодившую кошку…
Сомов был поражен рассказом: вот она какая коза! Он прерывал ее, заставляя повторять некоторые места драмы заново:
— Да не может быть, Лариса, ты ли это?
А она повторяла свой рассказ, стараясь не забыть даже маленьких деталей, так как Сомов был для нее теперь не только сексуальный партнер, сожитель, но и что-то большее…
Они лежали тихо, закрыв глаза, и, ощущая лишь тепло тел, думали каждый о своем; в этой минуте отдыха чувствовалось родство душ; может быть, даже общая сплачивающая горечь.
Сомов открыл глаза, медленно провел рукой по ее упругому, гладкому и красивому телу…
— Странно все… Еще вчера был Союз… Большая держава, вооруженная самой передовой техникой. Атом, ракеты, сверхскоростные самолеты. Огромная страна с огромной экономикой и людьми. Шла своя, спокойная и энергичная жизнь, в которую я был хорошо вписан. Меня эта судьба устраивала, как и многих, была в ней какая-то упорядоченность. В один прекрасный день все рухнуло. Невероятно! И вот социалистический Союз горит пламенем междоусобных войн. Какая-то чехарда, неразбериха, а на пороге — хаос и неизвестность… Трудно что-либо понять, но это новая эра. Эпоха богатых, которые плачут на экране, но совсем не плачут в жизни: некогда… богатеют! Я — буржуй. Я могу купить недвижимость, производство, открыть фирму. Я уже член правления фирмы, возможно, биржи, банка… Но какой я буржуй, если как был Совдепом, так им и остался?.. Вот Роберт — этот, пожалуй, еще буржуй…
— Роберт? — иронически произнесла Лариса. — Дон Роберт… Все, что я тебе поведала, лишь начало… Я все же позвонила ему и, набравшись храбрости, сказала, что все равно я его люблю. Он сказал, знаю, и потому ты должна искупить свою вину. Поедешь, мол, в Одессу.
— И как, искупила?
— Возможно… Одесса! Оперный театр! Завораживающая мраморная лестница, спускающаяся к морю… Это все словно из детства. Он послал меня туда сниматься в порнографическом фильме. У него там есть такое заведение — студия. По-моему, недавно он вышиб из нее своего бывшего компаньона, закабалил его и теперь кроит там порнографию.
— Так ты стала порнографической звездой?
— Да нет, как была совковой проституткой, так ею и осталась.
Она думала, что Сомову это будет неинтересно — мало ли таких, как она, прошли через его руки, но нет, Сомов небезразличен, он продолжал жить ею, сопереживать ей.
Тогда она почувствовала свободу, даже легкость в своих мыслях…
Именно здесь, в Одессе, она узнала, что весь криминальный мир заражен детским сексуальным бизнесом. Видеофильмы клепали запросто, словно пекли блины. В студии она увидела миленьких мальчиков и девочек от восьми до пятнадцати лет. Многие из них были сексуально развитыми, опытными порноартистами. В роль «божественной совратительницы» она входила с тревогой, но уже в первых постельных сценах, которые она исполнила с этими пацанами, дети поразили ее своей изобретательностью…
— И ты получала удовольствие? — изумился Сомов.
— Соврать бы, да не могу. Получала. Один четырнадцатилетний мальчишка выворачивал меня наизнанку. Я под ним зверела, и видеооператор даже заметил, что именно этого многим фильмам как раз и не достает… После всего этого я могла бы себя возненавидеть, но шла, как шальная, дальше… Впрочем, вы, наверно, читали признание Ла Тойи?..
— Какая-нибудь порнозвезда?
— Двадцативосьмилетняя сестра Майкла Джексона. Они с братом словно близнецы.
— О!
— Их отец из пятерых детей создал семейную музыкальную группу. Они были популярны в Америке… А двое — Майкл и его сестра — стали суперзвездами.
— Я мало что о них знаю.
— Отец не испытывал к ним ни любви, ни жалости. Так пишет Ла Тойя. Но при этом он спал со своими дочерьми. Говорят, что это признание — вымысел, рекламный трюк… Я тоже любила своего отца. Когда он развелся с мамой, я ежедневно ходила к нему. Я не могла его не видеть. Однажды мы безвинно ласкались с ним на диване. Но он перенес меня на постель и стал раздевать. Я отбивалась. Тогда он сказал: «Ты мне не дочь. Ведь я тебя люблю. Так надо, я должен чувствовать тебя глубже. В крайнем случае, женюсь и тебя забуду». Я сама
