Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

— Обиделось, видать, на то, что ты назвал его негодным.

— Ладно уж, батоно, пусть только рассветёт, а я могу совсем онеметь, это мне ничего не стоит.

Прошли ещё немного, темнота совсем сгустилась.

— И что это утру вздумалось с нами в прятки играть? — не скрывал теперь неудовольствия я.

— А может, солнце нам подмигивает, не беспокойтесь, мол, всё в порядке будет, — сказал сват и зевнул сладко: — Эх, не выспался я. Рано мы вышли…

— Уж и не знаю, мой петух вовсю кричал.

— Может, ему какой сон приснился? А ты тоже, дурья твоя башка, этому глухарю поверил, у него ведь одна нога в могиле.

— Не знаю… не знаю я. Я ж не только на петуха надеялся и на небо ведь смотрел… — пожал я плечами.

Мы зашагали медленней. А небо между тем сделалось ещё темней.

— Это мне назло, ей-богу, ночь с днём поменялись.

— Почему же назло, всё равно от этого ничего не изменится, так уж мир устроен. Не беспокойся, посветлеет когда-нибудь, — обнадёжил меня сват. — Пусть для нашего врага не посветлеет!

— Сейчас мне рассвет нужен, пока я себе шеи не свернул, а уж после моей смерти… я ничего не узнаю!

Прошли ещё вёрст пять, а утра всё нет!

— Такое уж у меня счастье, видите? Солнце черти съели.

Чувствую, сват мой тоже забеспокоился. Неудобно, говорит, в дом в такую рань заявиться, что хозяин-то скажет?

Идём молча, на дороге ни души. Дошли до Хидикари, завидели издали огонь, обрадовались. Надежда появилась, не волк же огонь зажёг, люди здесь, наверное поблизости.

— Э-эй, кто там? Здравствуйте!

— Здравствуйте! — послышалось в ответ.

То были кутаисские аробщики, везли они товар какому-то духанщику. Распряжённые буйволы похрустывали соломой, а сами аробщики — отдыхали. Старший укрылся буркой, устроился на пучке соломы, молодой сидел у костра.

— Дядя, сколько времени? — обратился я к нему.

— Полночь ещё не кончилась, луна недавно взошла.

— Что-о-о?! Мы когда из дому выходили светало!

— Это, ребятки, луна вас обманула. Бывает так когда облака на небе, луны самой не видно, прячется она за ними, а светом своим равномерно так всё освещает, что кажется будто светает. Я уж знаю. И со мно такое случалось.

— Вот видишь, а ты беспокоился, благодари бога, что всё так обошлось. А то ведь солнце совсем потухнуть могло, а что тогда? Лучше давай-ка к огню подсядем да погреемся.

— Тебе хорошо, ты недопечённый…

— А что делать, пока домой возвратимся, рассветёт, а вообще-то с дороги возвращаться негоже.

— Постелите себе соломки да и отдохните хорошенько, — предложил лежащий.

Пришлось послушаться его совета. Буйволы так мерно похрустывали соломой, что нагнали на нас сон, хоть и душил нас гнев, сердились мы на эту проклятую ночь, хотелось нам её в этом огне спалить, да где было силы взять?

Аробщики поднялись рано, а мы сидели до тех пор, пока не убедились, что окончательно рассвело.

— Хи-хи-хи, ловко же обманул тебя этот противный старикашка, твой петух, — хихикнул Кечошка.

— Проклятье, чтобы кошка у него на могиле сдохла! Хотя, если уж правду говорить, не петух нас обманул, а луна, поплачет у меня её мать!..

— Как это не петух, не крикни он, так и луна бы тебя не разбудила. Не оправдывай его зря, пожалуйста! Был бы я на твоём месте, пополам бы его разорвал!

— Чем бедняга виноват? Говорю тебе, луна его обманула.

— Тогда обоих-то и разорви, хи хи, хи! — опять захихикал даровой сват.

— Хорошо, петуха я беру на себя, а луну тебе оставляю, ты её убей. Не меня ведь одного обманула. Ты-то ведь тоже пострадал!..

Отряхнули мы наши чохи, перекрестились и направились в Квацхути. Подошли к дому Саганелидзе.

— Эй, хозяин!

— Ав-ав-ав! — донеслось нам в ответ.

— Хозяин!

— Ав-ав-ав!

К большому столбу толстой цепью была привязана овчарка, ростом с годовалого бычка.

— Хозяин!

— Ав-ав-ав!..

— Как ты думаешь, если хозяин держит такую большую собаку, какая у него должна быть дочь?! Боится, наверное, чтоб не похитили её. Эх, и привёл же я тебя в хорошее место, тысячу раз мне ещё спасибо скажешь.

— Дуралей ты, Кечошка, ну скажи, пожалуйста, кто это на собачий аршин женщину мерит. Поглядим-посмотрим, какая она из себя, тогда и говори.

— Хозяин!

— Батоно?

На балкон двухэтажной оды вышла полногрудая хозяйка:

— Пожалуйте, пожалуйте, дорогие, чего это вы издали зовёте.

— Ав-ав-ав! — рычит овчарка и всё норовит вырваться из своего плена.

— Да замолчи ты, волчья сыть! Врага от друга не отличает! Пожалуйте, пожалуйте, дорогие!

Я ещё раз посмотрел на собаку. Проклятие хозяйки относилось явно не к ней, какой бы её волк поборол?!

Вскоре появился и отец семейства. Принёс на веранду стулья.

— Сюда садитесь, дорогие. Позавтракали небось, однако в дороге и проголодаться недолго. Я сейчас… Допа, Допа, Допина! Девочка, развлекай гостей, чтобы не соскучились.

На балконе появилась довольно-таки перезрелая некрасивая толстуха, короткие и широкие брови её уродливо распластались над серыми тусклыми глазами, в которых сон ещё не прошёл. Огромный двойной подбородок закрывал шею, переходил в щёки, съедая лицо, а отвислые огромные груди колыхались, как вымя.

Допина слегка кивнула нам и остановилась.

— А ну-ка, девочка, давай, сообрази что-нибудь быстренько, пока я бычка заколю, да скажи-ка матери, чтобы воду для поросёнка на огонь поставила. Прохладновато ещё, согреться не мешает, думаю, пропустим стаканчик-другой…

— Минуточку, батоно, всё будет, — сказала девушка и вошла в дом. Ещё я заметил, что в ушах у неё были дырочки, вероятно, для серёжек, наверное, надеется, что муж ей их повесит, золотые, блестящие…

Девушка замешкалась, тогда хозяин сам ворвался в комнату и прытко вынес оттуда небольшой столик. Затем он принёс бутылку с водкой и поболтал ею:

— Смотрите, какая цепь! Когда мою собаку не удержать железной цепью, я её той водочной цепью к месту привязываю, — засмеялся он.

— Батоно Ермолоз, вы, вероятно, шутить изволите?

— Ну да, шучу, шучу, конечно, давайте-ка по одной выпьем для аппетита, — поднял полный стакан. — Сладкой вам старости!

Я выпил, и дух у меня захватило.

— Не водка, огонь сущий, уф, уф, уф!

Не знаю, сковала ли меня эта водка, как ту овчарку, но аппетит мой определённо с цепи сорвался. Я запихивал в рот всё, что попадало под руки и глотал, не разжёвывая.

Ветчина сама собой скользила в горло, а хлеб я не успевал даже подносить к губам. Сват от меня не отставал.

— Хорошая водка? — спросил хозяин.

Кечо без слов поднял кверху большой палец.

— Допина моя её гнала. Быстрая она у меня, моя девочка, да сопутствует ей крепость этой водки!

— И горечь? — спросил я.

Хозяин очевидно не ожидал такого вопроса и ответил с опозданием.

— Да нет, батоно, зачем ей горечь… Сладкая она у меня, моя девочка, как голубь безобидная. Не потому я её хвалю, что дочка она мне, нет. Правда это, истина. Счастливая будет семья, куда она войдёт, потому-то и не нашлось до сих пор ей достойного, не то уж девять раз могла она замужем быть. Уж очень всем нравится, кое-кто даже похитить хотел, собаку — ведь эту я не зря здесь на цепи держу. Вот как выдам Допину мою замуж, пусть бог меня услышит, зятю её подарю.

— Зятю? — открыл я от удивления рот.

— Да, а чему это ты дивишься, благословенный? Не знаешь разве, что бывают и такие нахалы, что запросто от мужа жену увести могут. Немало я эдаких историй слышал.

— Пху-у! — зажал я рукою рот. — Извини, пожалуйста, поперхнулся невзначай, кусок в горле застрял.

— Выпей-ка ещё, пройдёт! — сунул мне в руки стакан Ермолоз.

Я выпил. В это время вошла Допина. Поглядел я на неё и вдруг совсем аппетит потерял. Она так густо вымазалась белилами, что была похожа на обезьяну, клянусь честью, на белую обезьяну. Уселась рядом со мною, схватила кусок ветчины и, не разжёвывая, проглотила, потом стала утирать толстые сальные губы рукавом пёстрого ситцевого платья. Не знаю, насморк ли у неё был или что другое, но шмыгала носом она очень часто. Вдруг, не стесняясь, занесла руку за спину, видимо, почесаться хотела, да не дотянулась, прислонилась спиной к балконному столбу и ну о него спиной тереться. Почесалась, успокоилась и, довольная, протянула мне кусок хачапури.

— Угощайтесь, батоно, не стесняйтесь, сыр у нас ещё есть.

Когда унесли столик, отвёл я Кечо в сторону:

— Уведи меня отсюда, ничего я больше не хочу. Совести у тебя нет, расхвалил, такая, мол, да сякая!

— Она тебе не по душе?!

— Ты что, спятил что ли! Да если мне её на середину дороги положат, и то мимо пройду, не подберу.

— Напрасно ты так! Язык у неё сладкий, — заступился за девушку сват. — Что может быть лучше этого? В доме всегда мир да благодать будет. Разве это не главное в жизни?